У края темных вод - [20]

Я встала, взяла свое поленце, оглянулась и положила его на стул у кровати.

— Вот полено, — сказала я. — Могу оставить его тебе, если хочешь.

— Лапонька, не сердись!

Я уже двинулась к двери.

— Если я еще хоть чуточку больше рассержусь, дом загорится!

Я вышла, захлопнув за собой дверь, пошла к себе в комнату и там тоже с грохотом хлопнула дверью. Заперлась на замок и поплакала хорошенько. Потом мне надоело плакать, да и пользы в этом не было. Я решила, что, раз уж я так обозлилась, впору и башмаки надеть. Отыскала носки — почти целые, в каждом только по одной дырочке, — натянула их, надела обувку, спустилась, вышла из дома и двинулась быстрым шагом по берегу реки.

7

Солнце поднялось уже довольно высоко, горячий безветренный воздух обволакивал, словно патока. Я не знала, куда направляюсь, но, похоже, очень спешила туда попасть, аж потом от усердия обливалась. Так я шагала, пока не добралась до того места, где мы вытащили из воды Мэй Линн. Не знаю, нарочно ли я туда пришла или случайно, однако, так или иначе, я попала туда.

Я подошла к самому берегу и уставилась вниз на швейную машинку «Зингер», которая так и осталась там лежать. Наклонилась и принялась внимательно изучать ее. Там, где была прикручена проволока, на машинке остались куски посеревшей, обсиженной мухами плоти. Убийца свел концы проволоки так, что вышел узел, да еще и с маленьким жестким бантиком. Можно подумать, он привык возиться с ленточками, а не с проволокой.

Или убийце это казалось забавным? Мне все вспоминалось, как человек, которого я до сегодняшнего утра считала своим отцом, и констебль Сай повыдергивали ноги Мэй Линн из проволочных петель — им лень было распутывать проволоку. У меня все еще стоял в ушах хруст — ломались тонкие косточки в мертвых стопах. Мокрая разбухшая кожа отрывалась от ног и липла к проволоке, словно влажное хлебное тесто. Так и осталась на ней.

Я замахала руками, отгоняя мух, и почувствовала, как внутри меня шевелится что-то странное — будто поселился дикий зверек и все не найдет места, где устроиться. Зверек подгонял меня, и я почти побежала дальше.

Я шла, пока деревья и кусты не поредели. Расползшаяся глиняная тропа прорезала поросший травой холм, как нож режет ярко-оранжевый клубень сладкого картофеля. От вершины вниз серпантином вела другая тропа, потом взбиралась на соседний пригорок, а на том пригорке стоял белый домик, новенький, прямо влажный, будто только что народившийся на свет теленок. К дому примыкал крошечный зеленый садик, обнесенный изгородью, чтобы уберечь его от оленей и прочих любителей попастись, а в стороне, позади дома, стоял туалет, тоже маленький и ярко-красный. Такой нарядный, даже захотелось зайти в него и попользоваться, хотя мне вовсе и не требовалось.

Красная глина, вязкая от вчерашнего дождя, липла к обуви, ноги отяжелели. Я сошла с тропы, сняла башмаки и принялась обтирать подошвы о траву, но всю грязь не счистила. Тогда я надела башмаки и дальше в гору шла уже по траве, а не по дорожке. Наверху взгорка была плоская площадка без травы. Земля тут была утрамбована, в грязи кое-где виднелся рассыпанный гравий. Круглая подъездная дорожка перед домом пустовала: папаша Джинкс укатил в своем автомобиле на Север.

Домик у них был маленький-маленький, думается, всего из двух комнат, зато в отличие от нашего здоровенного домины он был целехонек, крышу, похоже, недавно перекрывали заново. Отличная дранка из крепкого дерева, дощечки распилены не на глазок, а одна в одну, плотно уложены, крепко прибиты, промазаны дегтем, чтобы не гнили. Папаша Джинкс потрудился, прежде чем снова отправиться на заработки. Он всегда старался, чтобы все у него было в чистоте и порядке.

По двору бродили куры, больше никакой живности не видать. Папаша Джинкс посылал семье с Севера деньги, и в отличие от всех прочих болотных жителей они покупали почти все, что ели, и мясо тоже, разве что кур порой резали и рыбу ловили. Кур они держали главным образом несушек, а поскольку несушки клали яйца где вздумается, приходилось за ними поглядывать, а то захочешь яичницу на завтрак, и начнутся поиски спрятанного сокровища. Я-то знаю, как оно бывает, сама дома сто раз искала спозаранку хоть одно яйцо.

Я уже входила во двор, когда из дверей вышла Джинкс, таща корзину, доверху наполненную бельем. Косички она распустила, собрала волосы на затылке и перевязала белым шнурком. Одета в синюю мужскую рубашку, в комбинезон и башмаки, в которых вместе с ней еще один человек мог уместиться.

Джинкс окликнула меня, и я потащилась за ней на задний двор, где от одного высокого столба к другому тянулась бельевая веревка. В корзине кроме белья лежали и прищепки, и мы с Джинкс в четыре руки быстро повесили белье. Быстро, но аккуратно, и, пока мы шли вдоль веревки и вешали белье, мы обсуждали наши планы.

— Я решила: я хочу поехать с вами, — начала я.

— Я тоже хотела, — ответила Джинкс, — а потом стала думать, как же мама останется одна с маленьким братиком. Сейчас, когда я не на реке, а дома, мне тут вроде бы и хорошо.

— А мне нет. Что у меня есть в жизни? Громадный дом, который вот-вот рухнет, мама-пьяница и этот придурок, от которого приходится поленом отбиваться. Я хоть думала, он мой отец, а он, оказывается, вовсе и не отец. Так что теперь у меня появились резоны, которых вчера не было.