У края бездны - [15]

Надо было немедленно начинать вносить в еще централизованную, еще политически относительно покорную систему элементы хозяйственной самоорганизации, способные постепенно вывести ее из тупика социализма. В конце же тупика зияла пропасть и пламенел ядерный гриб. Об этом предупреждали многие ученые и мыслители. Горбачев в своей книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» (ни больше ни меньше!) писал, что получает такие предостережения, и даже не отказал им в благонамеренности, но просил подобных трудов ему более не присылать: он решительно не намеревался изменять «социалистическому выбору». И не намеревается (конец 1992 года) по сей день. Ельцин уже в 1988–1989 годах, а в 1990 году — четко, с твердой личной убежденностью и с трезвым инженерным пониманием структурной причины движения системы в тупик, заявил о принятии им вышеупомянутых научных выводов и о своем разрыве с социализмом и коммунизмом. Он был первым с 1917 года российским лидером, это сделавшим, и тем вошел в историю навсегда. Понял он и неотложность вмешательства в естественный для данной системы ход событий.

Все же те, кто независимо от своих целей утверждает, что они сначала наведут порядок (?) в экономике, политике, межнациональных и прочих внутриобщественных отношениях, то есть стабилизируют ситуацию, а уже потом пойдут к рынку, что они остановят зашедшую в тупик (на наш взгляд, еще по-настоящему и не начавшуюся) реформу, перепроверят ее, продумают другие ее пути и двинутся к рынку постепенно, медленно, менее болезненно для народа, — в очередной раз впадают в утопию. Действительно, надо и стабилизировать обстановку, и корректировать пути реформы, а может быть, и менять их, но все это необходимо делать на ходу, не замедляя, а ускоряя темпы воссоздания самоорганизации. Иначе не поспеть за ростом темпов распада.

Так что Стерлиговы-Анпиловы в данном случае продолжают дело не Корнилова-Крымова-Деникина, а большевиков. Они объективно (быть может, и сами того не ведая) стремятся завершить большевистское дело, ибо доводят распад, задействованный ленинцами, до фазы необратимости.

То же и самые благонамеренные замедлители реформ, их неторопливые, беспечные переигрыватели и постепеновцы из корпуса технократической и военно-промышленной номенклатуры. Они не могут (или делают вид, что не могут) понять главного: думать и действовать необходимо с минимальным разрывом во времени между этими процессами. Времени на долгие раздумья нет.

В нынешней России и в преобладающей части русской публицистики зарубежья господствует роковое заблуждение, которого избежал, наверное, лишь один Солженицын. Но чтобы охватить миропонимание Солженицына, надо без предубеждений прочесть хотя бы его «Красное Колесо». У современников для этого нет времени. Условия их быта и бытия не способствуют душевной сосредоточенности. Мысля урывками, с чужих слов, проще всего принимать желаемое за сущее, В годы смуты желанней всего стабильность. Поэтому (и со знаком «плюс» и со знаком «минус», в зависимости от политической ориентации) потомкам видятся как в Столыпине, так и в Корнилове в качестве главных достоинств сила, твердость, решимость. На самом же деле Столыпин был царским чиновником, государственным служащим и силы (полномочий) реализовать твердость своего характера, свою прямоту и ясность своих представлений не имел. Он был блокирован со всех сторон. Рукой Богрова двигало, по меткому выражению Солженицына, «идеологическое поле» общественного сознания, прежде всего — радикального. Способствовала осуществлению геростратова комплекса Богрова киевская охранка, то есть вроде бы махровые ретрограды. А завтрашний день нависал над Столыпиным неотвратимой отставкой (царской чете было с ним дискомфортно). Так что достаточной силой в административном смысле слова Столыпин не обладал. Кроме того, и ему и Корнилову было в высшей степени свойственно чувство субординации. Не конформизма и угодничества, а именно субординации как синонима государственной дисциплины, чувства долга и уважения к правопорядку.

Обобщенно — сила обоих была в объективно неутопическом характере их позиций. Конкретно необходимых полномочий и сроков для достаточно радикальных действий Столыпину судьба не отпустила, а Корнилов не взял на себя ответственности вовремя перешагнуть через субординацию.

Слабость же и «право-левых» оппонентов Столыпина, и растерзавших вырытое из могилы тело генерала Корнилова красных, и нынешних псевдоконсерваторов (невозможно и, главное, нечего уже им консервировать), мнящих себя Столыпиными и Корниловыми, — в безнадежном утопизме их планов и намерений. Им суждено только растлевать, убивать и разрушать.

Пользуясь случаем, возражу (не впервые) еще одному распространенному заблуждению: Русь, Россия вовсе не кружилась по замкнутому циклу «застой — реформы — революция — деспотия — застой» (начать можно с любой точки) тысячу лет. Циклические смены более или менее стабильных, подвижных, смутных, жестоких и относительно свободных (или мягких) периодов характерны далеко не только для России. До 1917 года, в особенности после реформ Александра II, обобщенная историческая траектория России в экономическом и правовом отношении представлялась сочетанием все ускоряющегося роста — и колебательного процесса с его подъемами и спадами. 1917 год эту линию перерубил. История страны потекла по другим законам. Корнилов попытался остановить этот поворот малой кровью. Чуть позже не удалось и большой.