У киоска, на взморье - [3]

Она смотрела, как он бредет от окошка к угловому столику, близ которого вихрилось песчаное облачко, и улыбалась сама себе. Если бы я встретила его на пляже, думала она, я вошла бы в воду, когда и он, и вышла бы из воды, когда он. И сплавала бы в ту же сторону, куда он, и мне было бы хорошо, сама не знаю почему.

Так он сидел за своим столиком, а она — за своим, а потом, когда их взгляды встретились, он встал и пошел к берегу, и она двинулась за ним, и продавщица от нечего делать глядела на них, ничего не соображая, только цвет ее глаз менялся — они были то серыми, то отливали зеленым.

Он шел в сторону пляжа не спеша, посередине дороги, и она нагнала его, и обогнала, и первой стала у воды.

Они смотрели на камни, черные вереницы камней, черными мостами уходящие в зеленое море, склизкими мостами, подернутыми водорослями, так бы и пойти по ним, раскинув руки, точно крылья, и перепрыгивать с камня на камень, великое же множество этих камней было раскидано в море вдалеке — черные островки в матово-зеленой глади — крохотные и круглые и темные — опаленные солнцем, и она подумала: что кроется под этим выжженным каменным панцирем?

Подойти бы сейчас к ней, думал он, и сдернуть эту черную рубашку, и увидеть ее всю, а то не видно под этой широкой расстегнутой сорочкой, хотя полы и развеваются, полощутся на ветру, но все равно плечи скрыты, и грудь, руки и живот, только ноги выглядывают, загорелые бедра, тесно прижатые одно к другому, резко сужающиеся книзу до самых округлых коленных чашечек.

Скину сорочку, говорила она себе, хочу, чтобы он меня увидел, такую, какая есть, не важно, что груди у меня маленькие, детские, вечно я их стесняюсь, будто виновата, что они не выросли и не округлились, что остались девчоночьими, хотя сама я уже женщина, но ему могу показать, они распирают купальник, будто растут и наливаются, и она скинула сорочку и шагнула в море, и поплыла, желая, чтобы и он поплыл, почему он все медлит, не раздевается, ведь никого кругом, только они одни.

Она подплыла к маленькому островку и щекой прильнула к нему, и черные волосы слились с черными камнями, лишь лицо да шея золотились в свете скользящих солнечных лучей. Теперь она глядела на него, не отрываясь, ожидая, а поскольку он все не решался, она отстегнула верх от купальника и швырнула его, приподнявшись, на островок.

Продолжая смотреть на него.

А он смотрел на нее.

Два белых округлых пятна обозначились на ее теле, и ему было приятно видеть эти белые пятна, и, освободившись от своей одежды, он вошел в воду нагим, не стыдясь, хотя она все время смотрела на него, глаз не сводила, знай, прижимаясь щекой к островку, обратив лицо прямо к нему.

Он поплыл, широкими движениями рассекая зеленую гладь, языком и нёбом ощущая горько-соленый вкус воды, видел морское дно, изрезанное мелкими песчаными гребешками, усеянное ракушками, точно орехами.

Они вышли на берег молча и стали друг против друга.

Если бы сейчас заиграла музыка, думала она, я приникла бы к нему, мы и правда одного роста, и мое правое плечо уперлось бы в его левое плечо, а левое в правое, я бы коснулась шеей его шеи, груди прижались бы к его груди так крепко, что сделались бы совсем плоскими, кожей живота я прилипла бы к его коже, и он почувствовал бы меня всю, как и я сама, потому что наши губы тоже слились бы.

Они все еще были мокрыми.

Он вытянул руки и стал собирать с ее тела воду, каплю за каплей, дотрагиваясь лишь кончиками пальцев.

Он собрал капли с ее ресниц, тронул щеки, потом вытер ее подбородок, упершись в него сжатыми пальцами, вода стекала с подбородка, с его пальцев, набиралась в ладонях, а когда горсти переполнились, он присел на корточки и вылил воду на сухой песок, и вода впиталась, оставив на песке два темных пятнышка.

Губ ее он пока не коснулся.

Он собирал капли с ее шеи, плеч, потом скользнул по ее рукам, и она вытянула их, чтобы ему было удобнее, а пальцы у нее были длинные и выглядели смешно с повисшими в воздухе алыми ногтями, чуть согнутые, цепляющиеся за воздух в страхе отпустить его, точно боясь потерять равновесие.

Она и впрямь боялась утратить равновесие, потому что, когда он коснулся кончиками пальцев ее груди, она ногтями впилась ему в плечи и качнулась к нему, боясь упасть, тогда его ладони скользнули по ее спине, отирая ее, до пояса и еще ближе притянули ее к себе, пока он не почувствовал ее плечи, пока ее мелкие грудки не приплюснулись к его груди.

Должно быть, играла музыка, потому что она прижалась шеей к его шее и бедрами к его бедрам и захотела лечь на песок, не здесь, не на самом берегу, а дальше, где песок сухой, она хотела лечь, спиной ощутить песок, за день прогретый солнцем, и его — всем телом ощутить его целиком, и чтобы он медленно раскачивался над ней, а она бы не двигалась, а он бы раскачивался долго, бесконечно, пока она не застонет, а потом бы снова раскачивался, потому что она и еще раз застонет.

Она ощутила спиной нагретый сухой песок и вытянулась во весь рост, даже руки вытянула на песке, а голову повернула набок, ничего не видя, закрыв глаза, а он первый раз коснулся губами ее губ и раскачивался медленно, так, как хотелось ей, так, как он собирал с нее каплю за каплей, и она застонала, а он все трогал губами ее губы, и ее груди были совсем плоскими, и он все раскачивался, и она застонала второй раз и сразу же еще, третий, и третий стон был похож на крик, она еще никогда так не вскрикивала, и она очнулась, словно пробудившись от сна, и он тоже.