У каждой улицы своя жизнь - [54]

Ей казалось, что кончики ее пальцев пульсируют от прикосновения к клавишам. Он походил по комнате. Потом склонился над только что исписанным листком и наконец, взяв его в руки, произнес:

— Диктую...

Он диктовал, расхаживая по комнате. Пресенсия печатала легко. "Только бы успеть за ним!"

Ты сказал:

— Спасибо.

— Если хотите, я приду завтра и перепечатаю все начисто.

— Но завтра у нас нет занятий.

— Ну и что же?

Ты посмотрел на меня и, должно быть, понял, что можешь располагать мною, как тебе заблагорассудится.

— Завтра меня здесь не будет. У меня в это время дела. Не знаю, как быть...

С тех пор я ходила в дом на улице Эспалтер каждый день: раз — чтобы заниматься, другой — чтобы печатать на машинке. Так я расплачивалась с тобой за уроки. Ты сам мне это предложил.

Сначала ты уходил из дома в те дни, когда я печатала на машинке. В этой работе выражалась моя любовь к тебе. Но потом ты привык диктовать мне и уже поджидал моего прихода.

— Начнем, Пресенсия.

Ты улыбался. Мы никогда не обсуждали с тобой, почему тебе пришлось уйти из университета и как шли твои дела. Ты не расспрашивал меня о моей жизни. На занятиях ты стал говорить мне о Всевышнем. А я сказала тебе, что ни во что не верю. Стала рассказывать о том, что чувствую, а ты удивился: "Как можно?" И пристально посмотрел на меня. И стал внушать мне мысль о Творце.

— Ну, а ваши родители?..

— У меня их нет. Я живу у тети с дядей. Он рентгенолог. И утверждает, что ни разу не столкнулся с душой.

Я знала, что говорила пошло и глупо, не имея на то оснований, но в тот день я чувствовала себя усталой и во мне пробудилось тайное желание вывести тебя из терпения. Какой-то миг ты молча вглядывался в меня. (Твои глаза смотрели на меня так внимательно, так проникновенно, что во мне вспыхнуло пламя. Разгорелся огромный костер, который жег меня своими огненными языками. А я прыгала через него: чудовищное сальто-мортале над костром. Лицо мое разрумянилось от огня, а не само по себе. Я повисла над костром на невероятной высоте — ноги как факелы, юбка вздулась колоколом, — и языки пламени, не касаясь моего тела, очищали меня, очищали...)

Мне казалось, что ты должен был видеть биение моего сердца сквозь свитер. А ты по-прежнему смотрел на меня, и мои губы горели и дрожали.

— Итак, мы остановились на Копернике. Такова тема наших сегодняшних занятий.

Время от времени ты снова спрашивал меня с любопытством и интересом относительно моего неверия.

— Но вы же не против, вы же не отрицаете понятия бога: просто оно вам неведомо. Все требует подготовки, формирования, применения. У вас была очень одинокая, беспризорная жизнь...

— Моя мама все время молилась.

— Одно дело вера, а другое — вера истинная. Истинная вера требует разумения и полного доверия к богу. Легковерие хорошо для легковерных. Оно не может вас удовлетворить. Сейчас мы говорим о вере применимо к вам. К тому же при жизни вашей матери вы были еще совсем маленькой девочкой. Разве не так? И слишком предоставленной самой себе. Вы не приемлете послушания.

Она слабо возразила:

— Все считают меня послушной.

— Это совсем иное. Вы можете покоряться, но не душой. Безверная среда, в которой вы выросли... Вы выросли, не задумываясь об этом. Вера едва лишь наметилась в вашем сознании, как вы оказались предоставленной самой себе. Я не хочу сказать этим, что веры в вас вообще нет.

Но она упрямо повторила:

— Я ни во что не верю.

Мне до боли, нестерпимо хотелось, чтобы он сочувствовал мне, изучал меня, выслушивал, словно врач.

Вся ее юность рухнула здесь. Она почувствовала себя совершенно беззащитной и вместе с тем прозревшей. Перестала быть скованной и отводить взгляд в сторону. Нашла в себе небывалое мужество и героическим усилием преодолела в себе замкнутость. Своей тонкой женской интуицией она угадывала, что время ее отрочества прошло. "Ты нужна ему". И, сбросив с себя тонкую пелену отчужденности, приходила к нему домой и с пылкой готовностью, улыбаясь от самых дверей, шла к машинке и печатала под диктовку, слушая его голос.

Только время от времени откидывала со лба непослушную прядь волос, которая застилала ей глаза.

— Устали?

Он стоял возле нее. И видел безграничную девичью нежность в ее глазах.

— Нет. .

Он отходил от нее и вновь принимался расхаживать по комнате.

"В тот раз я сидела на стуле, а ты чуть ниже, в кресле, спиной к окну. С приходом весны ты не включал электрический свет, потому что дни стали длиннее".

Время занятий кончалось, но они продолжали вести размеренную беседу. Он расспрашивал ее о чем-нибудь, или же они сидели молча. В такие минуты ей было покойно, и вместе с тем она испытывала восторг. Когда она потом выходила на улицу, у нее в ушах еще долго звучал его голос, а в голове вертелись его слова. Она не задавалась вопросом: "Любит ли он меня?" Так как знала, что это невозможно, он был слишком недосягаем... Но знала также, что ему нелегко не обращать на нее внимания.

"Боже мой, какая я лицемерка!" — думала она, потому что, выходя из его комнаты, норовила встретиться с доньей Анитой, чтобы улыбнуться ей, прикидываясь девочкой и тем самым оправдывая себя.

— Дон Вентура очень любит тебя. Он мог иметь дочь твоего возраста.