У каждой улицы своя жизнь - [46]

Какая-то женщина, проходя мимо нее, задела ногой и извинилась:

— Простите.

Пресенсия подняла вверх затуманенные глаза и посмотрела на нее из того далекого мира, в котором жила: "Они мешают мальчику. Асису хотелось бы побыть одному. И Венту ре тоже..." Нет, Вентуре они никогда не помешали бы. Ему нравилось слушать простые, задушевные разговоры других. Он умел внимательно, с уважением выслушивать собеседника. Каждый считал, что Вентуре интересно слушать его. И не ошибался. Вентура не мог оставаться равнодушным к чужим заботам.

(Асис не такой, как ты. Хотя ты считал, что он похож на тебя, и следил за собой, чтобы избавиться от своих недостатков, видя, как он тебе во всем подражает. Как-то я заметила тебе: "Он не такой, как ты". А ты ответил: "В его возрасте..." — "Но разве ты когда-нибудь был таким прямодушным и пылким, как он?" А в другой раз я сказала тебе: "Для него не существует полумер". А ты рассмеялся и воскликнул: "Тогда он не мой сын!" Я призналась: "Мне страшно, " — и сложила в мольбе руки. Ты притянул меня к себе, потому что понял, чего я страшусь. И успокоил: "Не бойся". На какой-то миг я забыла обо всем, слушая, как громко бьется твое сердце в грудной клетке. "Какое огромное сердце!" Едва ты переступал порог дома, вернувшись из университета, сразу же бросал взгляд на маленький комодик в прихожей — не было ли там письма.

Я оставляла там письма нераспечатанными. И если там лежало письмо от Асиса, не спешил подойти ко мне, а шел по коридору, на ходу распечатывая конверт, прямо в пальто, рассеянно здороваясь со мной: "Привет!" А потом читал, все больше и больше увлекаясь, спокойно... И передавал мне листок за листком. Я читала вслед за тобой, и откуда-то из глубины моей души поднималась тревога. Из самых, самых глубин души. Тревога за сына, которого я носила когда-то под сердцем, которого произвела на свет. . Мне хотелось подойти к нему, положить руку ему на голову, как я это делала, когда он был совсем маленьким и долго не засыпал. И шепотом усыпить: "Баюшки-баю". "Как хорошо пишет мальчик! Слова льются из-под его пера, как из родника". А я тихо проговорила: "Неважно, как пишет сын, важно, что он пишет", потому что на меня нахлынули воспоминания: "Как хорошо я знаю, откуда бьет скрытый родник, хотя еще ночь..." Ты любил, чтобы я рассказывала тебе о прекрасных вещах самыми простыми словами. И мы замирали на миг, обнявшись, вслушиваясь в долгую, страстную мелодию, которая носилась в воздухе, а я представляла себе Кармелито в белом одеянии, увенчанного нимбом, с пером в руке. "Как хорошо я знаю, откуда бьет родник". Пустынный горизонт прояснялся, воспламенялся. "Несмотря на ночь!" Сейчас ночь, любовь моя... И я не знаю, откуда бьет родник и бьет ли вообще. Нет, знаю.

Внутри меня: это то, что ты оставил во мне.

Однажды ты очень красиво сказал о своем сыне: "У него сейчас героический возраст, Пресенсия. Он делает для себя новые открытия, устремляется вперед, борется, побеждает или терпит поражения. Неважно, что он все познает через других, в частности через меня, своего отца.

В его возрасте надо изведать радость победы и горечь поражения. Тебе, конечно, хотелось бы для своего сына более легкой судьбы. Она еще у него будет. Но разве для этого он не должен сбросить с себя всю ту вычурную парадность, всю ту позолоту, лоск, в которые он сейчас облачен? У него трепетная, нежная душа. Поэтому я иногда боюсь за него, но не боюсь его, как ты... У сына не будет изнеженной жизни, как бы ты этого ни хотела. У меня ее не было, и у него не будет. Ему уготована другая участь. Он, как молодой герой, пойдет навстречу страданиям, потому что готов к ним. Не каждому это дано. Он смело встретит их, не пожалеет себя. Только пройдя сквозь страдания, он станет настоящим человеком, обретет покой, проникнется любовью или милосердием, называй это как хочешь".

Теперь ты уже не можешь его видеть. Он здесь: охвачен страданиями, пронизан ими и подавлен. И в том твоя вина. Но особенно моя. Я это знаю. Чувствую. Он испытывает боль, унижение и разочарование. Ты не предполагал, что твой молодой герой, вооруженный твоей бесстрастной верой, натолкнется на человеческую стену и разобьет о нее свое сердце. И в ту же секунду, наверное, подумает: "Навстречу чему я шел?" Потому что за красивостью твоих слов он ощутил пустоту, которую будет чувствовать до тех пор, пока она снова не наполнится — о боже, молю тебя об этом — теплом и смыслом. А тем более ты никак не мог предположить, что восстановишь его против меня, против той, которая потрясла его неколебимую, пылкую веру. И что ему придется вести жестокую борьбу, чтобы оценить меня по-настоящему, а не видеть во мне то мифическое существо, которое он выдумал. Ты направил своего сына, вооружив его слишком слабым оружием: нежностью. И теперь он повержен и разбит. .)

Та женщина, которая вошла. Та женщина, которая направилась к гробу. Та женщина, которая преклонила колени. Сжала руки в мольбе у груди... Вся душа Пресенсии слилась в один сплошной вопль: "Вентура, Агата здесь! Агата пришла! Наконец-то!.."

XIV

Пресенсия подняла голову и посмотрела на них. Фройлан увидел ее расширенные узкие глаза и дрожащие губы. "Только бы не закричала", — подумал он. В маленькой комнате царила полная тишина. Казалось, даже воздух застыл в напряжении.