У каждого свое проклятие - [2]

Таким образом, Павел Епифанов взял шефство над новой сотрудницей «Метмашпроекта». Марина не противилась, потому что утром следующего дня увидела его чисто умытым и даже в слегка вычищенном ватнике. У Павла оказалось приятное худощавое лицо с редкими светлыми веснушками и очень хорошая добрая улыбка. Теперь он всегда вставал на грядку рядом с Мариной. Каждая тянулась так далеко, что, находясь в ее начале, ни за что нельзя было увидеть конец, и молодые люди имели массу времени на разговоры. И они говорили, говорили... Оказалось, что у них общие взгляды на все, начиная от способа уборки овощей и заканчивая устройством мироздания. Вскоре они стали встречаться и по вечерам, потому что даже всей грядочной длины им не хватало на то, чтобы наговориться.

Павел впервые поцеловал Марину в ее собственном подъезде, куда доставил после спектакля театра имени Комиссаржевской. Марина как раз хотела обсудить одно спорное место в спектакле, когда молодой человек закрыл ей рот поцелуем. Девушке показалось, что этот вариант не только ничуть не хуже обсуждения, но, возможно, даже лучше. С тех пор они каждый вечер целовались в Маринином подъезде. Довольно скоро Павел объявил, что любит Марину. Она поспешила сказать ему то же самое. В общем, все у них было просто, светло и безоблачно по самой банальной схеме: встретились, поговорили, понравились друг другу, поцеловались – и влюбились.

Работы на капусте Марина не выдержала. Между листьев огромных кочанов действительно скапливалось столько воды, что вся одежда девушки промокала насквозь. На пронизывающем октябрьском ветру Марина простудилась и слегла с высокой температурой. Какова же была радость больной, когда проведать ее пришел Паша. Он принес ей килограмм яблок, два лимона, плитку горького шоколада и очень смущался, сидя у ее постели.

Он стал приходить каждый день. Они по-прежнему долго говорили обо всем подряд, но, похоже, оба думали только об одном: как бы половчее перейти к поцелуям. Наконец температура у Марины спала, она убрала постель, и теперь уж целоваться им ничто не мешало, хотя обоим пришлось преодолеть неловкость и прямо-таки священный трепет. Одно дело – обниматься в подъезде, одетыми в толстые осенние куртки, и совсем другое – в комнате, когда на девушке один лишь тонкий халатик.

Марина чувствовала, как частит сердце Паши, когда он сжимает ее в объятиях. Да и у нее самой отчаянно стучало в висках. Оба понимали, что находятся на пределе, на грани, на пике мертвой петли, когда запросто можно сорваться в бездну.

– Выходи за меня замуж, – срывающимся голосом однажды прошептал Павел.

– Да... – выдохнула Марина.

Ему очень хотелось расстегнуть на девушке халатик, но... он подумал, что потерпит еще немного, раз уж она согласилась замуж. Пусть все будет потом, зато в полном объеме.

Ей тоже очень хотелось, чтобы молодой человек расстегнул хотя бы несколько пуговок, но не просить же его об этом... Он светлый, предупредительный, хорошо воспитанный молодой человек... Чего доброго, неправильно ее поймет...

* * *

В первую брачную ночь Марина пережила шок. Павел, оказавшись за закрытой дверью их супружеской спальни, вдруг разом утратил интеллигентность, предупредительность и нежность. Набросился на молодую жену голодным волком. Она по-настоящему испугалась.

– Ну... ты что... Маришка... – шепнул он незнакомым и, как ей показалось, похотливым голосом, – мы же теперь муж и жена... чего в игрушки-то играть...

– В игрушки... – жалобно повторила Марина, лежа поперек брачного ложа с задранной юбкой и съехавшим на затылок белым цветком непорочности.

– Ты же не маленькая девочка... – продолжал между тем Павел, умело пальцами стаскивая с нее колготки, – знаешь же, зачем замуж выходят...

– Ч-чтобы л-любить...

– Ну вот и молодец... – обрадовался он. – Все понимаешь правильно... Как раз этим мы и займемся...

И в первую брачную ночь только что испеченный муж Павел Епифанов, двадцати семи лет от роду, так безжалостно изнасиловал молодую жену, что она повзрослела и помудрела сразу лет на десяток.

– Ну, знаешь... – недовольно процедил он, отдыхая после исполнения супружеского долга, – могла бы и предупредить, между прочим...

– О чем? – еле шевеля искусанными в кровь губами, спросила Марина.

– Ну... что первый раз... что девочка еще...

– А ты сомневался? – невесело улыбнулась она.

– Да я был уверен, что ты уже...

– И по каким же признакам определил?

– По обыкновенным! Платье белое захотела? Не захотела! – И Павел принялся загибать пальцы на правой руке. – Фату купила? Не купила! От куклы на бампере отказалась? Отказалась! Гостей на свадьбе с гулькин нос? С гулькин нос! Что же мне было еще думать?

Один палец Павла оказался незагнутым. Он с интересом посмотрел на оттопыренный мизинец и, чтобы он зря не топырился, поковырял ногтем в зубах. Марина приподнялась на локте, внимательно посмотрела Павлу в глаза и спросила:

– А что же ты до свадьбы никогда ни о чем таком меня не просил, если уже уверен был, что я не девочка? Например, когда я болела... Помнишь, на поле простудилась... Я ведь тогда могла и согласиться...

– Хотелось, чтобы все было по-хорошему. Я ведь жениться на тебе собирался.