У каждого своё детство - [3]

Остановившись, я говорю опять, в «спальне» моих родителей, в этом довольно сумрачном месте, я взглянул на пожарную дверь, которая всегда мне казалась какой-то загадочной. Подойдя к ней, я прислушался. В это время, за этой дверью, на лестничной площадке было абсолютно тихо: никто не поднимался и не шел вниз по лестнице нашего парадного (так жильцы нашего дома называли свой подъезд). (Лифта наш дом, еще прибавлю, не имел. Надо ли говорить, что для московских жилых домов лифт в то время был почти диковиной: незначительная часть таких домов Москвы имела его. И если тогдашние подростки, а то и дети находили такой дом с лифтом, да еще без дежурного при нем (в виде лифтера, как правило, женщины), то превращали лифт настоящего дома в свой аттракцион. Вверх-вниз, вверх-вниз, сумасбродно катались они в лифте, пока кто-нибудь из взрослых, вероятно, жильцов этого дома, не гнал их вон не только из лифта, но и из дома/. Постояв тут немного, я – просто так – заглянул в тумбочку. Разглядев в ней большую жестяную банку, открытую консервным ножом и приоткрытую руками, я заинтересованно потянул ее к себе. Присев с ней на корточки, я раскрыл полностью жестяную крышку банки. И, увидев, что в ней (в банке) была томат-паста, хорошо уже мне тогда знакомая, стал есть ее не ограниченно, досыта столовой ложкой, кстати, полупогруженной в последней. Полакомившись так, и поставив банку на место, я уже без промедления направился к упомянутому Владимиру Алексеевичу.

2.

Запросто постучав в дверь к нему, постояв и подождав, пока там, за дверью скажут «войдите»(«только тогда можно входить», – учили меня взрослые), услышав почти сразу же это слово, я радостно вошел в комнату соседа.

– Здлавствуйте! – сказал я.

– Здравствуй, тезка. Ну, проходи. – Полурадостно, полуравнодушно принял меня Владимир Алексеевич, лежа в это время на диване и читая книгу. Его жена, Зинаида Павловна, приветливо кивнув мне головой, занималась глаженьем каких-то вещей. Утюг у нее был чугунный, работающий от разогревания его на огне, то есть, в данном случае – на газовой плите общественной кухни. Вообще же, по крайней мере в Москве, электрических утюгов в то время еще не было. Утюги у всех были, так сказать, «не электрифицированные»: чугунные, старые – новые, работающие – я уже сказал как.

У Владимира Алексеевича была привычка – лежа, щелкать – в какой-то степени – больным, очевидно, отложением солей, суставом большого пальца одной из ног (при сгибании и разгибании этого пальца в этом суставе). Лежит так, читает ли что-то, нет ли и, через какие-то промежутки времени, порой по несколько раз подряд, щелкает им, таким суставом. И в этот раз, сказав мне то, что сказал, он привычно щелкнул последним. Когда я к нему приблизился, спросил, отложив книгу в сторону и приподнявшись на своем диване, переложив себе для удобства подушку диванную (думку) из-под головы – под спину:

– Завтракал?

– Да, – кивнул я головой. – Мы даже с бабушкой уже сходили в «Полосенок».

– Молодцы, – еле уловимо улыбаясь, сказал он. – Зина, – обратился он к жене, – дай нам пару эклеров: сосед любит их.

– Как Вовка-то, – в другой раз спросил он, – обижает все еще тебя, нет?

– По носу мне опять удалил, и кловь опять пошла, – с жалобой в голосе ответил я.

Вовка – это – опять – тогдашний мальчик, мой одногодок; старше меня месяцев на 8–9, выше на полголовы и плотнее телом. Проживал этот Вовка не в нашем доме, но метрах в трехстах, в доме, а точнее в соседнем доме с домом, где проживала моя другая бабушка (по матери), звали которую – Клавдия Алексеевна. Для меня она была – баба Клава, бабуся. Родители мои отводили меня к ней регулярно: еженедельно, на выходной, с ночевкой. (Кто не знает, в то время был только один выходной день в неделе – воскресенье). Во дворе, где жила баба Клава, я, вероятно, быстро, как делают это дети, и познакомился с ним, с этим Вовкой. Не помню причин, из-за которых у нас с ним то и дело происходили ссоры. Однако мне до сих пор странно то, что этот тогдашний мальчик дошкольного возраста умел всегда очень быстро поставить в них точку – точным, прицельным, опытным ударом кулака в мой нос. Странно и то, что я, не взирая на это (играя в геройство, что ли?), продолжал всякий раз связываться с ним, хотя совершенно не умел драться; к слову сказать, драться я не умел буквально до 12-ти летнего возраста, и меня – до этого возраста – обижали даже девочки некоторые, безусловно, сильные.

– Тут вот мне недавно книжка попалась, – обстоятельно, содержательно заговорил Владимир Алексеевич, – в которой рассказывается, как один мальчик, которого тоже, как тебя, обижали (правда, в книжке он немножко постарше тебя), начав заниматься гантелями и став от этого сильным, начал давать хорошую сдачу своим обидчикам. И ещё. Есть такая борьба – «Джиу-джитсу» называется, которой тоже, если станешь заниматься, то станешь обязательно сильным, ловким, непобедимым.

От услышанного, мне стало сказочно радостно. Что такое гантели, я уже знал. Они были у самого Владимира Алексеевича, покоясь на полу в его комнате. Причём этих гантелей у него было две пары. Одна пара была крупная, другая – мелкая. Крупная, как я сейчас догадываюсь, представляла собой вес каждой гантели – килограммов примерно по 5; мелкая – по килограмму, самое большее – по 2. С крупной – занимался, видимо, Владимир Алексеевич, с мелкой – предположительно, Зинаида Павловна. Когда они занимались, в какое время, в какой, даже, быть может, и так, период своей жизни? – я не знаю, поскольку никогда не был или же, по понятной причине, не мог быть свидетелем этих их занятий. Гантели эти были, так сказать, старого образца: шарообразные с каждого своего конца, не разъёмные, литые, чугунные. Разыскав их взглядом, я сразу же очутился около них, присел к ним и погладил их рукой. Как ими заниматься, я мог только смутно догадываться. И потому спросил у своего наставника: