У каждого своё детство - [5]

Например, не однажды на моих глазах, он как конфету съедал кусок мела, впрочем, объясняя мне это тем, что мел очень хорошо укрепляет зубы. Лично у меня – сколько себя помню – зубы были всегда плохие. Слава догадывался – нет ли, что у меня зубы будут плохими, но так или иначе, таким не премудрым способом рекомендовал все же укреплять их.

Еще помню, быть может, сознательно воспитывая во мне мужество, он не раз прибегал к следующей, многим известной, игре-тренировке /мне тогда было, я думаю, не меньше 5-ти – 6-ти, а то и 7-ми лет/.

Взяв в руку какой-нибудь нож: перочинный, столовый, он начинал острием его барабанить между широко расставленными пальцами своей второй руки, горизонтально положенной на какую-нибудь, подходящую для этого дела, плоскость: обычно на табурет, кухонный стол или же подоконник. И, копируя Славу, я ел мел, и пытался барабанить ножом, который он мне давал, между также широко расставленными своими пальцами. Однако эти попытки свои я очень быстро оставил, – из-за порезов – мелких ран, при этом нанесенных себе ножом, перейдя в дальнейшем, во время такой же игры-тренировки, на осторожное, медленное выполнение этого упражнения.

Еще примечательно, этот Слава был довольно сильно похож на популярного французского киноактера 50-ых годов – Жерара де Филиппа, сыгравшего в эти 50-ые годы главные роли в художественных фильмах «Фанфан-тюльпан», «Красное и черное» и, кажется, «Пармская обитель». Разглядел я это сходство не сразу, позже, когда мои родители купили в 1956-ом году телевизор «КВН», по которому тогда, помимо прочего, показывали, в том числе и эти фильмы.

– Будешь с нами обедать? /в комнате за обеденным столом сидела сестра Славы/ – спросила Агриппина Семеновна, видя, что я стою, так сказать, в нерешительности. Обедать для меня, очевидно, поздно проснувшегося, было еще рановато, но я согласился, кивнув головой; согласился из-за того, чтобы побыть – раз уж я пришел – хоть сколько-то времени в компании опять подсознательно интересных, загадочных даже для меня людей, ибо все семейство этих соседей было верующее, я бы сказал, даже набожное, что для тех лет, известное дело, было явлением очень редким. Нательные крестики, на цепочках цвета золота, носили все три члена этой не полной семьи; в углу их комнаты, на заметной высоте, на полочке покоилась икона с никогда не меркнущей лампадой; в комнате также имелась – как минимум – одна божественная книга, первым, что приходит на ум, – Евангелие или Библия.

Агриппина Семеновна подставила для меня стул к обеденному столу и положила на стул что-то мягкое, относительно высокое – я понял – для того, чтобы я мог, из-за моего – опять – малого роста, удобно устроиться за этим их обеденным столом.

– Иди, садись, – позвала она.

Я подошел к столу и, взгромоздившись на стул, уселся на последнем.

Сестру Славы я как-то совершенно не помню, – в том плане, что для меня она была темной, нелюдимой, не общительной личностью. Не знаю – как ее звали, сколько было ей тогда лет, каков был род ее занятий: училась ли она, работала ли, и училась, и работала ли. Знаю наверняка, только то, что инвалидом она не была (я имею в виду, глухонемой). А вообще в описываемой квартире наша семья жила лишь до 1958-го года; отсюда имена, прочие сведения о многих соседях по квартире, мне вовсе не известны.

Агриппина Семеновна поставила передо мной глубокую тарелку, прибавив ее к двум таким же, уже стоявшим на столе, и стала разливать суп, скажу ориентировочно, рассольник по тарелкам. На столе стояла также хлебница с небольшим количеством черного и белого хлеба; надо сказать, в те времена, черным хлебом были только Ржаной и Бородинский хлебы. Взяв из нее, из этой хлебницы, кусок черного, ориентировочно, ржаного хлеба и положив его рядом с моей тарелкой, не забыв при этом положить его и себе /сестра Славы взяла этот хлеб самостоятельно/, Агриппина Семеновна села за стол.

Мать и дочь стали одновременно шептать какую-то не продолжительную молитву, видимо, полагающуюся перед принятием еды. Далее привычно перекрестившись, они принялись за еду. Глядя на них, и я стал есть. После окончания обеда /еще было второе и третье блюда/, Агриппина Семеновна, отодвинув от меня грязную, использованную посуду, положила передо мной какую-то толстую книгу. Книга была, как потом оказалось, божественная, церковная; какая точно – все же не могу сказать, не знаю. Раскрыв ее на какой-то странице, Агриппина Семеновна указала мне пальцем на рисунок, помещенный в книге.

– Смотри, – сказала Агриппина Семеновна, – видишь? Мальчик идет над пропастью по дощечке; над ним распростер в воздухе крылья его ангел-хранитель, уберегающий мальчика от падения вниз, в пропасть. Мальчик спокоен: он верующий, верит в бога. Вот так и ты, когда тебе бывает плохо, – обратись к боженьке за помощью. И он пошлет тебе на помощь твоего ангела-хранителя. Скажи: «Боженька! Сделай, пожалуйста, то-то и то-то». И боженька обязательно тебе поможет. Запомнил?

Я утвердительно кивнул головой. Потом, поблагодарив за обед, я пошел домой, в свою комнату.

Придя, я увидел, что баба Катя, стоя у стола, наливала себе в богатырских размеров чашку /последняя была – скорее всего – литровой емкости/ напиток Чайного гриба из 3-х литровой банки. Кто не знает, напиток, так сказать, делался на месте, в самой банке, – слоистым, толстым, круглой формы Чайным грибом, находящимся в ней. В банку наливали не только чай, обычно слабый, но и – самое простое – кипяченую, остывшую воду, и какое-то время /кажется, не менее чем сутки/ выжидали получения этого напитка; горловина банки, в целях фильтрации и гигиены его, была обтянута марлей.