У истоков Золотой реки - [34]

По мере того как плот спускался по Буюнде, в воздухе теплело. Бурно развивалось лето, а с ним и все живое. Прежде всего прибрежные леса наполнились комарами. Проклятые кровососы тучами вились над травой и кустами. Стоило пристать к берегу, как они облепляли лицо, шею и руки, и от них не спасал накомарник, ни березовый деготь. Правда, стоило подуть легкому ветерку, и жужжащее племя куда-то исчезало. Поэтому путешественники старались разбивать палатку на открытых всем ветрам речных косах. Здесь комары почти не беспокоили. Не было их и на плоту, так как они не долетали до середины реки.

К этому же времени вывелся молодняк у птиц. То и дело на пути попадались утиные и гусиные выводки. Уже издали можно было видеть расходящиеся углом струи воды, которые быстро двигались к зарослям на берегу. Впереди разрезала воду мама-утка, а за нею кучкой неслись, хлопая крошечными крылышками бурые птенцы.

Ниже устья Купки, большой реки, впадающей в Буюнду справа горы отошли от поймы далеко в сторону. Теперь они маячили на горизонте, сине-зеленые, скалистые, с белыми пятнами сохранившегося снега. Цареградский уже не имел возможности осматривать коренные обнажения: это потребовало бы дальних экскурсий и нарушило бы календарный план. Поэтому ограничились опробованием устьев всех рек и ключей, впадавших в Буюнду. Некоторое косвенное представление о геологическом строении дальних гор можно было все же получить, осматривая гальку, которую несли с собой размывающие их речки. Всюду в гальке были точно такие же сланцы и песчаники, какие встречались в верхнем течении Буюнды. Они также не сопровождались никакими признаками золотоносности.

Река, по которой плыл плот, с каждым днем становилась все более могучей. Ширина ее уже достигала двухсот, а то даже и трехсот метров. Еще мутные от весеннего половодья воды медленно скользили вдоль покрытых прекрасными пойменными лесами берегов. Местами русло разделялось на много проток, и тогда путешественники колебались, не зная, куда лучше направить свой громоздкий корабль. Засядь они где-нибудь на мели или попади в глухой рукав — придется строить другой плот. Выручала маленькая лодочка. Молодой геолог загодя садился в нее и, обогнав свои товарищей, разведывал путь. Таким образом они ни разу не ошиблись в выборе нужной протоки, и все более чем двухнедельное путешествие прошло без аварий.

В нижнем течении Буюнда стала совсем медленной. Скорость течения не превышала полутора километров в час, и они плыли! настолько медленно, что часами видели перед собой один и тот же остров или далекий залесенный мыс. Цареградский, которому! надоедало бездеятельное сидение на почти неподвижном плоту, временами едва не приходил в отчаяние. Чтобы разнообразить впечатления, он садился в свой быстроходный челнок и, загребая маленьким веслом, далеко опережал плот, охотясь на уток и гусей или вылезая на берег, чтобы осмотреть гальку в устьях боковых речек или просто полежать на нагретом солнышком песке.

С каждым днем солнце пригревало все сильнее. В особенно жаркие дни температура поднималась до двадцати пяти и даже тридцати градусов, но от жгучих лучей северного солнца спасал продувавший реку прохладный ветерок.

Когда они выходили на берег, их поглощало роскошное пойменное высокотравье с букетами цветущих колокольчиков, сиренево-синих дельфиниумов, розового иван-чая и белых ромашек с солнечной сердцевиной, в которой ворошились разноцветные букашки. На крутых террасах терпко пахли густые заросли багульника. Иногда Цареградский брал с собой удочку и, нацепив ни крючок овода, вытаскивал больших черноспинных хариусов. Тогда вместо надоевшей утиной похлебки на обед подавалась ароматная, хорошо настоявшаяся уха.

Вскоре стало ясно, что, если не ускорить движения, сроки летних работ могут пострадать. Они отменили ночевки на берегу и несколько последних суток плыли и ночью. У руля оставался дежурный, который следил за фарватером, пока остальные спали. Буюнда была здесь столь широкой и глубокой, что опасности от такого передвижения почти не было. К тому же приспело время белых ночей, и солнце заходило за горы на каких-нибудь два часа, чтобы затем опять появиться на небосклоне.

Цареградский любил оставаться на ночное дежурство. Он пристраивался на удобной, похожей на кресло коряге и, время от времени пошевеливая веслом, смотрел на призрачный ночной пейзаж. Буюндинские белые ночи врезались ему в память на всю жизнь… Беззвучно струится, кое-где свиваясь в закрученные воронки, тяжелая вода. Над рекой свесились, цепляясь за волны, прибрежные кусты. Течение настолько медленное, что видно, как трепещем склонившись к струе, веточка тальника. Она то кланяется, приседая, то вдруг отскакивает назад и, выпрямившись, ждет следующей волны. На северо-западе горит вечерняя заря, на северо-востоке уже багровеют облака над готовым взойти солнцем. Далеко над лесом нависли густо-сиреневые горы. Вот-вот их сумрачные скалы тронет новая заря. Чудо как хорошо сидеть в такую волшебную полночь и без лишних дум следить за неслышным движением плота и времени!

2 июля впереди показались просторы Колымы. В середине дня плот вышел на фарватер могучей реки. Его подхватило сильным и гораздо более быстрым течением. Теперь предстояло спуститься на двенадцать километров, к устью Сеймчана, где находилось небольшое селение. Там Цареградский рассчитывал нанять или купить у якутов лошадей для предстоящей в июле и августе геологической съемки Среднеканского бассейна.