У истоков нового сознания - [4]

Прячась от рыщущих по их следу царских "крючков", Кате, а затем и Акимову приходится какое-то время пользоваться и спасительным гостеприимством отшельника Окентия Свободного. Фигура этого древнего старца также весьма значительна для уяснения идейно-нравственного контекста романа. Счастье, по Окентию, в освобождении человека от атавистического страха перед властью родителей, других людей, богом, царём, перед нечистой силой, голодом, болезнями, смертью. Скованная страхом душа бессильна. В ней неискоренимо рабье. Лишь предолевший проклятие страха человек способен в полной мере осознать собственные возможности, ощутить вполне радость бытия, творчества, сотрудничества с себе подобными.

При всей очевидной наивности, внешней далекости от идей научного коммунизма, призыв Окентия "каждому человеку возбуждать совесть против страха, пробуждать силы души" находит у большевички Ксенофонтовой сочувственный отклик и понимание. "Ваш рассказ, дедушка, о преодолении страха никогда не изгладится из моей памяти, - обещает Катя. - Вижу, какая это великая сила - нравственное самоусовершенствование" .

Не менее важен в художественной системе "Сибири" и образ Федота Безматерных. Выполняя задания нарымского большевистского подпольного комитета, старик Безматерных проводит бежавших ссыльных по одному ему известным тропам, укрывает их на дальних зимовьях. Биография Федота Федотовича уходит корнями к истокам рабочего движения в России. Еще в начале 70-х годов прошлого века участвует Безматерных в одной из первых рабочих стачек. Осужденный на каторгу и вечное поселение, он и с годами не утрачивает бунтарского духа, не поступается нравственными принципами, идеалами молодости, крепко, надежно врастает в ставшую для него родной нарымскую землю.

Живя с Федотом Федотовичем в Дальней тайге, Акимов убеждается, что старик - надежный товарищ и отменный конспиратор, "человек обширного житейского кругозора. А в области таежной жизни... прямо профессор!". При встрече с Катей на заимке Окентия Акимов с любовью расскажет ей о Федоте Федотовиче и добавит: "Он, правда, не философ, как твой Окентий Свободный, но тоже человек существенный".

"Существенность" Лукьяновых, Мамики, Окентия, Федота Безматерных, многих других простых русских людей, которые встречаются Акимову и Кате на сибирских путях-перепутьях, - в глубине и нерасторжимости их связей с реальными, земными основами народного бытия, с наиболее здоровыми и потому плодотворными и перспективными проявлениями и тенденциями народного духа, из которых исходит и на которые опирается большевистская правда. Профессиональные революционеры, годами живущие на нелегальном положении, лишенные обстоятельствами или из-за идейного расхождения с родными тепла собственного домашнего очага, Акимов и Катя чрезвычайно остро чувствуют в "существенных" персонажах романа еще и органически свойственную им положительную, надежную, уютную "домашность", вне которой едва ли может вполне осуществиться идея коммунизма как такого общества-дома, где каждый будет не временщиком, а хозяином.

Коммунистическое сознание потому и является высшей ступенью духовно-нравственной эволюции человека, что необходимо вбирает, ассимилирует всю мудрость и достижения человеческого духа в прошлом и настоящем. И нравственно-поведенческую "существенность" Лукьяновых, Мамик, Окентиев, Федотов Федотовичей. И добытое самоотверженным пытливым трудом конкретное знание Лихачевых. И неистребимое, не зависящее от внешних условий стремление молодости познавать, учиться, двигаться вперед, овладевая тайнами окружающего мира и совершенствуя себя самого, которое так убедительно являют в романе Акимов и Катя, используя каждую минуту вынужденного "отдыха" от дел партийных, политических для научных исследований, географического и социального изучения края, куда привела их революционная судьба.

И вот что еще важно. Великий русский ученый, основоположник научной космонавтики К. Э. Циолковский пророчески утверждал, что в эпоху освоения человечеством космического пространства люди, с высоты своего нового опыта, сумеют по-новому взглянуть на Землю и по достоинству оценят ее красоту.

Роман Г. Маркова "Сибирь" писался в те годы, когда космические полеты уже не казались чудом, а космонавты, совершающие кругосветное путешествие за несколько десятков минут, любовно и совсем по-домашнему нарекли нашу планету "шариком". Каждый из нас в то время, привычно рассматривая земные ландшафты с десятикилометровой высоты из иллюминатора реактивного лайнера, может быть, впервые во всей трагической неотвратимости осознал, сколь уязвим и беззащитен наш "шарик" с тончайшей пленочкой жизни на его поверхности перед угрозой мгновенного ядерного испепеления или замедленной экологической гибели. Вероятно, это и было началом массового рождения новой психологии, той, которую предвидел Циолковский и предчувствием которой пронизаны в "Сибири" слова профессора Лихачева о том, что "планета только кажется непостижимо обширной, на самом же деле это самообман".

Как показывает Г. Марков, новое осознание реальности, ее тенденций и перспектив еще на заре века было присуще самым чутким и проницательным умам России, в первую очередь Ленину и его ближайшим соратникам по партии. Как мы теперь понимаем, основу этого нового мышления составляло почти физическое ощущение стремительности научно-технического прогресса, глобальности неминуемых и скорых социально-политических и экономических сдвигов и потрясений, чувство личной причастности к судьбе планеты Земля.