У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана) - [55]

Предание гласит, что около 144 г., когда старейшины римской церкви отдали себе отчет в подлинном смысле программы Маркиона, они вернули ему средства, которые он внес, и исключили его из своих рядов. Сторонники Маркиона организовали отдельные общины, положившие начало церкви маркионитов, власть в которой концентрировалась в руках епископов. Однако кое-что из его учения считалось приемлемым. Всего через несколько лет после этого разрыва апологет Юстин воспроизвел один из его центральных мотивов в своем «Диалоге с евреем Трифоном»: христианство отныне есть «единственный и истинный иудаизм», и Моисеев закон не может быть теперь навязан всем верующим.

Создание целой сети общин, преданных Маркиону, которая удерживалась несколько столетий, побуждало руководителей других общин укреплять свою власть и поддерживать идущую от апостолов непрерывную преемственность, на которую указывал Егесипп. Тень, брошенная на часть текстов, происхождение которых возводилось к истокам евангельской проповеди, заставляла острее чувствовать потребность в разработке четкого канона писаний Нового завета. Именно тогда, в ответ на вызов, брошенный маркионитской церковью, число их было определено равным 27, в соответствии с символической цифрой, отвечающей числу писаний Ветхого завета.

НОВОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ МИЛЛЕНАРИЗМА

В своей религиозной программе Маркион и его ученики отвергали идею предназначенного править землею мессии и не оставляли в ней места ни для апокалиптических ожиданий, ни для внезапных и резких преобразований существующего политического и экономического уклада. Если приписанное Маркиону авторство появившегося в тот период небольшого текста на греческом языке, «Письма к Диогнету», в самом деле подлинно (хотя ни один отец церкви ничего о нем не знал: текст этот был опубликован только в 1592 г. Энрико Стефаном), то по нему можно понять, какова была позиция маркионитов по отношению к имперскому обществу. Никаких мятежей, никакого априорного осуждения государства, будь оно «эллинское или варварское», жизнь корректная и примерная, с единственной заботой держаться подобно чужакам, гостям в стране, где они находятся: для христианина «всякая чужая земля — родина, всякая родина — чужестранная земля» (глава V). Верующий обращен к иной действительности, которая все более и более приобретала смысл посмертного воздаяния.

Описание «царства», которым упивалась мессианская литература и которое с наивным чистосердечием воспроизводит Папий из Гиераполя, почти земляк Маркиона, претило последнему. Протестуя против осуждения Мар-кионом традиционной эсхатологии, Юстин и Иреней сочли себя обязанными заявить, что «нельзя быть христианином, если ты не веришь в тысячелетнее царство». А столетием позже хронист Юлий Африкан уточнял, что Христос был рожден в 5500 г., в середине шестого тысячелетия,[51] следовательно, остается менее трехсот лет до начала седьмого тысячелетия, желанного периода счастливой жизни в восстановленном Иерусалиме.

Срок, однако, оказался не столь близким.

В «Пастыре» Гермы, написанном во времена династии Антониной, церковь сравнивается с некоей башней, строительство которой будет продолжаться до конца света. Времени остается только для последнего всеобщего прощения грехов: богачи да воздержатся заниматься своими делами, пока еще не слишком поздно. Всякое примирение с окружающим социальным миром недопустимо.

Похоже, что автором этого небольшого сочинения с пророческими интонациями, написанного по-гречески в Риме, был некий египетский еврей, проданный в рабство после падения Иерусалима в 135 г. Одна столичная матрона купила его и затем освободила. Во всяком случае, ясно, что он говорит от имени рабов, отпущенников и малоимущих слоев, которые составляли тогда большинство христианской общины Рима.

Его монотеизм строго иудаистского толка. Он ни слова не говорит о Христе. Иисус для Гермы — только человек, наделенный исключительными качествами, избранный богом за его заслуги посредником в предвидении нового закона милосердия и сострадания. Догма значит меньше, чем сострадательное участие. Верующие прозваны «святыми», как в некоторых новозаветных посланиях и в Учении апостолов. Многозначительно также обличение управителей общины, диаконов, которые «расхищают добро вдов и сирот и присваивают неправедные блага, придерживая пожертвования, которые должны были распределять» («Парабола» 9, 26).

Книга представляет собой как бы серию из пяти видений, двенадцати правил (или «мандатов») и десяти метафор («парабол»), которые ангел покаяния в образе молодого пастуха сообщил пророку. Это «добрый пастырь» из катакомб; но он встречается и в посвященных Гермесу писаниях как Поимандр и «пастырь людей», где он выступает одним из символов Митры. В этом одна из причин, почему книга быстро стала столь популярной, а во многих местностях составила часть свода священных писаний.

Таково мнение Иренея Лионского, Климента Александрийского и Оригена, а также неведомого компилятора «Мураториева канона». Сочинение Гермы было включено в древнейший манускрипт Нового завета «Синаитский кодекс», составленный в конце IV в. Однако имелось немало противников, выступавших против его включения в число боговдохновенных книг. Тертуллиан, возмущенный снисходительностью Гермы к грешникам, обвинил его в попустительстве и назвал «пастырем чужеложества».