У града Китежа - [44]

— Христос страдал, и мы должны претерпеть все в этом мире… Вот вы, — обратился тот, что с Керженца, к сыновьям Макарова, — бросьте гулянки, беседки, перестаньте пить вино, курить… избегайте мирских соблазнов. За это вас господь на том свете не забудет. Слово Христово приведет вас в рай…

Трава на берегах Керженца высохла, пожелтела. Корчились увядшие, позолоченные осенью листья. В реке заметна была прибыль воды. Воробьиные стайки шумно опускались на траву и торопились до снегопада набрать жирку. Хитрые, шустрые сороки перепархивали с берега на берег, задевая крыльями светлую осеннюю воду.

В один из хмурых осенних дней в макаровском доме готовили к крещению Севостьяна, согласившегося отказаться от мирских соблазнов. У Керженца собрались единомышленники Макарова, а еще больше любопытных. Севостьян в сопровождении отца, понуря голову, шел к месту неведомых испытаний.

Вдоль берега уже прохаживался Никита Петрович Ухабин — главный поборник и проповедник пашковского движения в Заволжье. Когда Севостьян подошел к берегу, Ухабин бросился ему навстречу и что-то долго внушал, осторожно и заботливо поддерживая его за локоть.

Крестить Макаровского сына должен был Алексей Яковлев — крупный мучной торговец из Нижнего Новгорода. Севостьян стыдливо сбросил с себя рубаху, штаны и принялся что-то нашептывать себе под нос. Выражение лица у него было такое, будто он уже давно постиг таинство совершаемого обряда. Яковлев — с выпяченным животом, на коротких мохнатых ногах — напоминал паука. Он стоял рядом и поглаживал себя по бедрам. Бесстыдный вид его пухлой и болезненно белой фигуры печалил душу Севостьяна.

Высокий, костистый Севостьян вздрагивал, и казалось, не столько от холода, сколько от улыбок и взглядов, направленных на него и Яковлева. Мальчишки, поддернув штаны, бродили босиком по мелководью.

Яковлев первый смело ступил в воду. За ним вошел с опущенными глазами Севостьян. Остановившись по пояс в воде, они оба что-то шептали про себя. Евангелисты, собравшиеся на берегу, повторяли за Ухабиным слова молитвы:

— «Укрепи, господи, брата моего. Да победит он на твоем пути всякие искушения и с легкостью отойдет от мира сего…»

Переминаясь с ноги на ногу, стуча от озноба зубами, Севостьян чувствовал, что теряет сознание и вот-вот упадет: он простудился за два дня до этого. Яковлев наконец произнес молитву — и Севостьян трижды погрузился с головой в воду.

Обратное шествие возглавляли заречинские евангелисты. Ребятишки, оглядываясь и свистя, бежали впереди. Севостьян, кусая губы, тяжело передвигал ноги. Казалось, все только что происшедшее придавило его к земле. То ли от холода, то ли от стыда он корчился, будто на разгорающемся пламени. Переступив порог отцовского дома, где до того происходило моленье, Севостьян тут же забрался на печь. От окон не отходили любопытные. Лежа на раскаленных кирпичах, Севостьян раскаивался:

— Замерз-то я… того и гляди, помрешь еще!

Около печи стоял отец. Он был доволен; наморщив брови, спокойно утешал Севостьяна:

— Как ты, молодые, нужны богу.

К ночи Севостьяна уже палил жар. Его большое тело вздрагивало. Макаров, не отходя от сына, тихонько его успокаивал:

— Бог тебе за это даст счастья.

Не слыша отцовских слов, Севостьян хрипел, точно ему сдавливали горло. Губы его синели. Глаза были полуоткрыты, с неподвижными зрачками. Было похоже — смерть его уже пеленала. У печки плакали сестра Севостьяна Ефросинья и брат Иван. Отец оглядывался вокруг. Казалось, и он в эти минуты разыскивал глазами виновников, причинивших страдание сыну.

Третий день Севостьян метался в жару, глаза налились кровью, казалось, в них сгорал остаток его жизни. В бреду он поднялся и одним прыжком бросился к двери, но силы ему изменили, и он растянулся у порога…

На полу лежал человек, зараженный расколом Заволжья: человек восприимчивой души, полный закоренелых предрассудков и какой-то дикой отваги во всем. В одном и том же Севостьяне — необузданное своеволие, дерзость и беспрекословная покорность, с какой он шел «креститься». И этот же Севостьян перед тем одиночкой выходил на медведя. Каким-то чудом залечив раны, снова шел на черные тропы зверя с тем же бесстрашием.

Севостьяна подняли с пола. То, что он был еще жив, объяснили «чудом». Но отец, глядя на сына, испытывал неловкость: «Парень-то умирает во цвете лет…» Севостьян хрипел так, будто легкие его разрывались на части. «Вот так святой!» — перешептывались соседи. А больной в беспамятстве то и дело вскакивал с кутника. Брат Иван удерживал его, иногда взглядывал на отца — и в душе его поднималась злоба.

— Не по разуму ты, брат, поступил… По глупости своей, — приговаривал он горестно.

Неделю спустя после крещения Севостьяна в избе отца происходило собрание евангелистов. Иван сидел, задумавшись, у окна. В задней половине дома, на печи, все еще стонал Севостьян. Перепевы одних и тех же духовных стишков Ивану давно наскучили. Но он все еще не смел уйти из избы, не спросив на то разрешения отца.

По улице прохаживались девушки. На гулянье спешила проворная сестра Кольки Бекетова — Анка. Она увидела в окне Ивана, улыбнулась ему и поманила. Иван, тяготившийся домашней строгостью, провожая глазами Анку, заволновался. Его кудрявая голова закружилась, и уже ничто не шло на ум. Это заметил отец и сказал присутствующим. Тут же все упали на колени, прося покровителя человечества избавить Ивана от мирского соблазна.