У черты - [31]
17
Грянувшая война, поспешная эвакуация из города при нашествии немецко-фашистских войск разметали всех школьных друзей и товарищей Антона кого куда. Кто сразу же оказался на фронте, кто – в дальних уголках Сибири и Средней Азии. Ни о ком из них Антон ничего не знал, даже – жив ли его друг или его уже давно поглотила война вместе с теми сотнями тысяч, что составляют наши потери, и цифры их с каждым днем все растут и растут. Не знал ничего Антон и о Лене. Весной сорок четвертого года, лежа очередной раз в госпитале, он послал о ней запрос в Бугуруслан, где начало действовать Центральное справочное бюро с адресами тех, кто по военным обстоятельствам покинул места своего довоенного проживания. Туда, в Бугуруслан, писали миллионы людей, разыскивая своих родственников, знакомых. О многих Бугурусланское бюро не имело сведений, но столь же большое число обращавшихся получали ответы с желанными адресами. На удивление быстро пришел ответ Антону, и в нем был адрес Лены: Шадринск, почему-то какая-то автобаза. В этот же день Антон написал по присланному адресу, полагая, что Бугурусланское бюро ошибается, в Шадринске на автобазе какая-то другая Елена Шуберская, просто совпадение имени и фамилии.
Но оказалось – она. Письмо ее было на редкость теплым, так пишут настоящим друзьям. Она тоже растеряла всех ей близких, знакомых людей и была рада страничкам Антона, потому что он был одним из тех, кто составлял ее прежний мир, прежнюю довоенную жизнь, которая была разрушена, утеряна, каждому в те годы с нетерпимой болью в душе, с терзающими душу воспоминаниями хотелось ее вернуть. Лена описывала, как уходили они с мамой пешком из города, когда позади, на улицах, на булыжных мостовых уже грохотали немецкие танки. Взять с собой из вещей они смогли только то, что поместилось в двух заплечных рюкзаках и еще в дорожном саквояже; его несли по очереди. Шли в потоке беженцев до Борисоглебска двести с лишним километров, там впервые по своим городским хлебным карточкам получили по килограмму хлеба. С трудом пробились в поезд, наполненный до отказа. Была середина июля, страшная жара. Железные вагоны раскалялись от солнца так, что внутри можно было изжариться живьем. Поезд едва тащился на восток, к Волге, часто надолго останавливался в голых полях на безымянных полустанках. Голодные беженцы устремлялись в ближние деревушки поменять на еду что-нибудь из своих вещей, напиться колодезной воды. В Сызрани удалось сесть на другой поезд, уже рейсовый, который двигался быстрее, но все равно с длительными остановками, потому что надо было пропускать воинские эшелоны, мчавшиеся на фронт с солдатами, танками, пушками. Из отрывочных радиосводок, которые удавалось ухватить краем уха на маленьких станциях, узнавали, что наш город горит, представляет сплошное пожарище, в нем идут нестихающие уличные бои. Но дальше немцы не продвигаются, их остановили и удерживают на месте ценою большой крови, больших людских потерь.
В Шадринске Лена и ее мама сошли с поезда. В этом городе жили дальние родственники, мама надеялась на их помощь. Ехать дальше, в Сибирь, было страшно: там никого из знакомых, все чуждо и неизвестно, впереди зима, а никакой теплой одежды, обуви.
Родственники отыскались и действительно сделали, что было в их возможностях и силах. Устроили Лену на работу: диспетчером автобазы. Там ей дали уголок в рабочем общежитии, мама с ней, тоже работает на автобазе: вахтером на воротах. Обе они, Лена и мама, получают рабочие хлебные и продуктовые карточки второй категории, хлебная норма – 650 граммов в день. При автобазе есть столовая, отпускает обеды по отрезным талонам продуктовых карточек. Еда простая: капустные щи, перловая каша на второе. Не вполне досыта, но и не голодно. В общем, жить можно, живем. Мучает только тоска по дому, по городу, по родным местам. Жадно слушаем фронтовые сводки. Скорей бы вернуться назад!
А работа у нее, сообщала Лена, несложная: выписывать путевки шоферам. А потом получать их обратно с отметками в тех пунктах, куда они ездили, оформлять как положено и сдавать в бухгалтерию для оплаты. Шофера – народ простой, грубоватый, молодых среди них нет, всем под пятьдесят и больше. На военкоматской броне – а то в области остановятся все нужные перевозки. К ней, Лене, отношение хорошее, доброе, как к дочке. Так и зовут: доченька. Из своих поездок каждый ей что-нибудь обязательно привозит: пяток кукурузных початков, сахарных бураков: потомить в чугунке кусочками в русской печи, чтоб получились «паренки» – вроде мармелада. Настоящего-то сахара не видит никто.
Письмо Лены Антон с волнением и жадным интересом перечитал много раз. Он вникал в каждую деталь, все представляя себе зримо, осязаемо, точно перед ним была та реальность, что окружала Лену. Но самым важным и волнующим для него было даже не содержание, не те конкретности, что рисовала Лена, а факт, что она ему ответила.
Вот так и завязалась между ними на долгие годы переписка. Каждый раз, отправляя Лене свое письмо, Антон уже не сомневался – получит ли ответ, твердо знал – Лена откликнется. Не знал он только одного, что Лена отвечает ему потому – как так же аккуратно отвечает и всем другим своим корреспондентам, – что таков ее склад, такова ее натура: обязательно ответить на каждое пришедшее к ней письмо. Про это он узнал и понял эту Ленину особенность много времени спустя, когда им были написаны Лене сотни писем: длинных, обстоятельных, с подробностями своей текущей жизни, быта, разнообразных дел, с размышлениями о прочитанном, о событиях в стране и мире, волнующих всех, а его, Антона, почему-то особенно сильно, лирически-исповедальных, в которых он делился своими планами и мечтами, надеждами и ожиданиями. Лене он писал такое, чем не делился ни с кем, считал это неудобным, нескромным, неуместным. А перед нею он почему-то мог быть полностью открытым, не испытывая неловкости. Каждому человеку, даже сугубо замкнутому, застегнутому на все пуговицы, все-таки хочется иметь кого-то вроде отдушины, кому в особые, нечасто приходящие минуты хочется и можно распахнуть и доверить всего себя, выставить на суд, на смотр, на проверку. Вот такую поверенную нашел для себя Антон в Лене, не спрашивая ее, нравится ли ей его откровенность, нужна ли она ей; так сложилось и пошло у него само собой, а затем стало его привычкой, потребностью, от которой было уже нельзя отказаться. Если бы все написанные им письма собрать воедино и напечатать типографским шрифтом, то, наверное, получился бы увесистый том, ничуть не меньше, чем тот толстенный сборник чеховских писем или та «Пошехонская старина», которой увлекалась Лена в школьном лагере на берегу Дона.
«… Уже видно, как наши пули секут ветки, сосновую хвою. Каждый картечный выстрел Афанасьева проносится сквозь лес как буря. Близко, в сугробе, толстый ствол станкача. Из-под пробки на кожухе валит пар. Мороз, а он раскален, в нем кипит вода…– Вперед!.. Вперед!.. – раздается в цепях лежащих, ползущих, короткими рывками перебегающих солдат.Сейчас взлетит ракета – и надо встать. Но огонь, огонь! Я пехотинец и понимаю, что́ это такое – встать под таким огнем. Я знаю – я встану. Знаю еще: какая-то пуля – через шаг, через два – будет моя.
Уголовный роман замечательных воронежских писателей В. Кораблинова и Ю. Гончарова.«… Вскоре им попались навстречу ребятишки. Они шли с мешком – собирать желуди для свиней, но, увидев пойманное чудовище, позабыли про дело и побежали следом. Затем к шествию присоединились какие-то женщины, возвращавшиеся из магазина в лесной поселок, затем совхозные лесорубы, Сигизмунд с Ермолаем и Дуськой, – словом, при входе в село Жорка и его полонянин были окружены уже довольно многолюдной толпой, изумленно и злобно разглядывавшей дикого человека, как все решили, убийцу учителя Извалова.
«…К баньке через огород вела узкая тропка в глубоком снегу.По своим местам Степан Егорыч знал, что деревенские баньки, даже самые малые, из одного помещения не строят: есть сенцы для дров, есть предбанничек – положить одежду, а дальше уже моечная, с печью, вмазанными котлами. Рывком отлепил он взбухшую дверь, шагнул в густо заклубившийся пар, ничего в нем не различая. Только через время, когда пар порассеялся, увидал он, где стоит: блеклое белое пятно единственного окошка, мокрые, распаренные кипятком доски пола, ушаты с мыльной водой, лавку, и на лавке – Василису.
«…– Не просто пожар, не просто! Это явный поджог, чтобы замаскировать убийство! Погиб Афанасий Трифоныч Мязин…– Кто?! – Костя сбросил с себя простыню и сел на диване.– Мязин, изобретатель…– Что ты говоришь? Не может быть! – вскричал Костя, хотя постоянно твердил, что такую фразу следователь должен забыть: возможно все, даже самое невероятное, фантастическое.– Представь! И как тонко подстроено! Выглядит совсем как несчастный случай – будто бы дом загорелся по вине самого Мязина, изнутри, а он не смог выбраться, задохнулся в дыму.
Произведения первого тома воскрешают трагические эпизоды начального периода Великой Отечественной войны, когда советские армии вели неравные бои с немецко-фашистскими полчищами («Теперь — безымянные…»), и все советские люди участвовали в этой героической борьбе, спасая от фашистов народное добро («В сорок первом»), делая в тылу на заводах оружие. Израненные воины, возвращаясь из госпиталей на пепелища родных городов («Война», «Целую ваши руки»), находили в себе новое мужество: преодолеть тяжкую скорбь от потери близких, не опустить безвольно рук, приняться за налаживание нормальной жизни.
Произведения первого тома воскрешают трагические эпизоды начального периода Великой Отечественной войны, когда советские армии вели неравные бои с немецко-фашистскими полчищами («Теперь — безымянные…»), и все советские люди участвовали в этой героической борьбе, спасая от фашистов народное добро («В сорок первом»), делая в тылу на заводах оружие. Израненные воины, возвращаясь из госпиталей на пепелища родных городов («Война», «Целую ваши руки»), находили в себе новое мужество: преодолеть тяжкую скорбь от потери близких, не опустить безвольно рук, приняться за налаживание нормальной жизни.
В настоящий сборник вошли избранные рассказы и повести русского советского писателя и сценариста Николая Николаевича Шпанова (1896—1961). Сочинения писателя позиционировались как «советская военная фантастика» и были призваны популяризировать советскую военно-авиационную доктрину.
Повесть возвращает нас к героическим дням Великой Отечественной войны. Действие происходит на территории Чехословакии в 1944 — 1945 годах. Капитан Александр Морозов в составе партизанской бригады участвует в Словацком национальном восстании, затем в освобождении Чехословакии Советской Армией. Судьба сводит его с чешской девушкой. Молодые люди полюбили друг друга. Книга рассчитана на массового читателя. Рецензент В. Н. Михановский.
В этой книге собраны рассказы о боевых буднях иранских солдат и офицеров в период Ирано-иракской войны (1980—1988). Тяжёлые бои идут на многих участках фронта, враг силён, но иранцы каждый день проявляют отвагу и героизм, защищая свою родину.
В книгу известного советского писателя И. Герасимова «На трассе — непогода» вошли две повести: «На трассе — непогода» и «Побег». В повести, давшей название сборнику, рассказывается о том, как нелетная погода собрала под одной крышей людей разных по возрасту, профессии и общественному положению, и в этих обстоятельствах раскрываются их судьбы и характеры. Повесть «Побег» посвящена годам Великой Отечественной войны.
Книга написана офицером-комбатом, воевавшим в Афганистане. Ее сила и притягательность в абсолютной достоверности описываемых событий. Автор ничего не скрывает, не утаивает, не приукрашивает, не чернит. Правда, и только правда — суровая и беспощадная — лежит в основе командирских заметок о пережитых событиях. Книга рассчитана на массового читателя.
В документальной повести рассказывается о москвиче-артиллеристе П. В. Шутове, удостоенном звания Героя Советского Союза за подвиги в советско-финляндской войне. Это высокое звание он с честью пронес по дорогам Великой Отечественной войны, защищая Москву, громя врага у стен Ленинграда, освобождая Белоруссию. Для широкого круга читателей.