У черты - [30]

16

Все-таки выпал день, он не мог не случиться, в который произошло их дружеское сближение, их настоящее знакомство, давшее Антону совсем другое ощущение Лены, – как будто она появилась не минувшей зимой, а существует в его жизни давным-давно, с детства, они вместе росли, и все в ней ему привычно, сотни раз видено, почти как свое: и мягкий овал покрытых золотистым загаром щек, и взмахи длинных ресниц, напоминающих крылья бабочки, и голубая жилочка в углублении над ключицей, и даже маленькая, чуть заметная коричневая родинка на шее, ниже левого уха, которую он не замечал у Лены раньше и увидел лишь в этот раз…

А всего-то и было, что они…

Впрочем, простое сообщение не передаст и малой доли того, что осталось внутри Антона и за многие-многие годы не утратило ни одного своего штришка, ни одного живого оттенка.

В «свободное время», на закате солнца, Антон с мячом в руках пришел на волейбольную площадку, надеясь, что там уже играют и он сможет принять участие, а если нет – то кто-нибудь найдется, с кем можно поиграть. Однако оказалось, площадка пуста, абсолютно никого. Так еще никогда не бывало, но в этот раз случилось именно так. Невдалеке, в тени старого вяза, сидела на траве Лена с книгой в руках. Это была все та же «Пошехонская старина», но уже на четвертой сотне границ. Медленно, но верно Лена одолевала ее, не пропуская ни одной строки.

Антон покидал мяч в тугую волейбольную сетку, ловя его на отскоках, подошел к Лене.

– Может, поиграем? – несмело предложил он.

– Давай! – сразу же охотно согласилась Лена, закрывая книгу и кладя ее на траву. – А во что?

Во что можно было сыграть только вдвоем?

– В «итальянку», – сказал Антон.

В «итальянку» игралось так: ударом руки мяч перебрасывается через сетку, ударяется там о землю на площадке противника, подпрыгивает, и тогда ударом одной руки или броском двух рук его можно отправить назад. Происходит то же самое: удар о площадку, подскок – и мяч опять летит над сеткой к противнику. Пока кто-нибудь из двоих не ошибется, не «смарает», или не сумеет перебросить мяч, или не успеет к нему и он два раза подряд ударится о землю. Это – «гол». Счет идет до десяти. Забил десять голов – выиграл партию. Поскольку игроков только двое, а площадки большие и каждый из игроков старается отправить мяч на пустое место, чтобы его было потрудней «взять», то к задней линии, то вправо, то влево, то так, чтобы мяч упал сразу за сеткой, в то время, когда противник ждет его далеко от нее – бегать обоим приходится изрядно, игра веселая, азартная, полная неожиданностей: неожиданных промахов и неожиданных удач.

Так она и шла у Антона и Лены. Оба быстро запыхались, раскраснелись; Антону приходилось нелегко, Лена было изворотлива, ловка и быстра, Антон даже не ожидал от нее такой прыти, хитра в своих бросках: мяч все время ударялся на площадке Антона не в тех местах, где он его ждал, вынуждая его стремительно мчаться то через всю площадку к сетке, то так же стремительно отбегать назад.

– А вот так ты не хочешь? – азартно кричал Антон, отправляя мяч в задний правый угол площадки, в то время, когда Лена, только что сделавшая свой бросок, находилась у самой сетки, с левой стороны. Она бежала к мячу, казалось, она ни за что его не догонит, но она все-таки догоняла, била по нему ладонями обеих рук, спиной к сетке, отправляя его Антону над своей головой. Теперь Антон должен был опрометью бежать на дальний край своей площадки под ликующе-радостный крик Лены:

– Не возьмешь, не возьмешь, не старайся!

Много-много лет спустя, вспоминая юность, школьные год, тогдашние их отношения, положившие начало долгой дружбе без встреч, без личного, непосредственного общения, выразившейся исключительно в одном лишь писании друг другу писем, со стороны Антона – пространных, откровенных, со стороны Лены – сдержанных, ироничных, с подкалыванием и подковырками и всегда без хотя бы самого малого окошечка внутрь своей души, своих чувств, переживаний, текущий дел и намерений, которыми она занята, Лена написала Антону в одном из своих посланий: «А что у нас и было-то с тобой? Только что разок сыграли в «итальянку»!»

Не забыла эту их игру в летнем лагере, в предзакатный час, вдвоем, на пустой волейбольной площадке, без посторонних глаз, без свидетелей.

Ну, а об Антоне нечего и говорить. Он помнил ее во всех подробностях, берег в себе эту память, сотни раз возвращался к ней, чтобы опять увидеть ее живое, смеющееся, в капельках пота, нестареющее лицо, радостное сияние ее лазурных глаз, блеск ее ровных молочно-белых зубов, такой идеальной формы и белизны, какие потом с нахлынувшими потоками красочных иностранных журналов он встречал только на портретах самых знаменитых голливудских кинозвезд. Но у них они были не свои, изготовленные из фарфора и подобных ему материалов искусными мастерами, большими художниками своего дела.

В том же своем письме, спустя тридцать лет, а то, может быть, и больше, она написала Антону еще и такие строки: «Не знаю, что ты думал тогда обо мне, какой я тебе представлялась, что вообще можно было обо мне подумать, видя, какой всегда волочится за мной хвост поклонников, но, если честно сказать, хотя ты, наверное, этому не поверишь, тогда я еще ни разу не с кем целовалась…»