У бирешей - [48]

Люмьер достал платок и высморкался. Немного помолчав, он продолжил:

«Я был занят мыслями о том, как бы мне выиграть и эту вторую партию, так сказать, вне конкуренции, не беспокоя этим Конягу. Совсем ошалев от своего плана, я продумывал следующие шесть-восемь пар ходов. Сам не свой, я двигал фигуры туда и сюда по столу; Штиц все еще размышлял. И тут для меня все вдруг ожило на обеих досках, верхней и нижней: ладьи странно виляли бедрами, пешка спустила с себя штаны, чтобы испражниться на поле, где она стояла; офицер, который давненько уже неподвижно дожидался на одном и том же месте, стянул с себя один сапог и обследовал подошву; а несколькими полями дальше один из моих коней, повернувшись задом к середине доски, общался со своим противником. Одну за другой я приподнял фигуры, тщательно осмотрел их и опять поставил на место. Теперь и другие посетители заметили, что у нас за столиком творится что-то неладное, и подошли к нам. Сидевший рядом со мной Ослип конвульсивно дергался, заламывая руки. Потом — раз! Мне почудилось, будто кто меня со спины огрел палкой, — Штиц схватил стакан, отпил глоток и, дико вращая глазами, сделал ход. Совершенно идиотский ход, которым он без всякого смысла сдал коня. Я так и подпрыгнул. До такой степени плохо Штиц все-таки не играл! Ослип, который во всем этом, понятно, ничего не смыслил, смеялся с таким видом, как будто что-то понял; тело его содрогалось, словно его тошнило, а трактирные столики вокруг меня так и вертелись — наподобие того, что только что вытворяли фигуры на доске. И я, не соображая, что делаю, отошел к окну, достал — стоя посреди харчевни! — свой член и помочился в кёпоцесе ¹⁹, — он сплюнул, выговаривая это слово. — Не смейтесь! — воскликнул крестный. — Вы не имеете никакого права смеяться! Меня до такой степени обуяла шальная мысль об игре в двойные шахматы — я весь ушел в размышления, нельзя ли и впрямь попробовать ввести ее в употребление, — а тут вдруг этот ход Штица, мгновенно спутавший все мои расчеты. Единственно разумным выглядел только один, самоочевидный ход. И вот я стоял у окна, не в состоянии воспринимать что-либо. Мой взгляд скользил по всему, ничего толком не замечая: ни брызжущей из меня струи, ни обмоченных штанин, ни всех остальных гостей, которые смеялись и подзадоривали меня выкриками, ни обоих игровых полей — двойных шахмат. Я тупо глядел прямо перед собой, в миску с опилками, и, казалось, все это видел в ней — словно пожар, который безуспешно пытался загасить лившейся из меня струей. И вдруг до моего сознания дошло, что я безнадежно проиграл партию на дополнительной доске, потому что Штиц оставил своего коня на основной доске неприкрытым и я вынужден был его взять».

Лицо крестного передернулось. Он тяжело вздохнул. Потом печально добавил:

«Я так и видел перед собой этого коня: как он встает на дыбы и падает наземь. Ладья вдруг дала трещину. Моя королева схватилась за сердце, тем временем как ее противница крутанулась вокруг себя, бесстыдно задрала платье и начала вертеть голым задом, Éducation sentimentale!²⁰» — неожиданно произнес Люмьер по-французски.

Он опять высморкался. Затем продолжал, снова глядя мне прямо в глаза.

«Итак, я поспешил обратно к столу, чтобы предостеречь Штица, но никакие уговоры не помогали. Он, будто умудрился раньше меня разглядеть мой план, сидел себе преспокойно, скрестив руки на груди и ехидно на меня поглядывая. В полуобмороке от охватившего меня бешенства я опрокинул столик вместе с доской и фигурами и кинулся прочь. С тех пор я не прикасаюсь к шахматам, хотя у меня пальцы чешутся при одной только мысли. Однако стоит мне подумать об игре, как передо мной встает воспоминание о моем изобретении, о “взаимодополнительных шахматах”, возникает видение второй доски, все более оживляющейся по мере того, как пустеет доска основная, — а заодно и зрелище той упругой, сияющей женской задницы, что сверкнула тогда передо мной на считанные доли секунды. Потерянное и ненайденное. Троянский конь. “Удобрение для будущего года!”» — Люмьер откинулся назад и широко раскинул руки. Затем хлопнул в ладоши и опять принялся бродить по комнате.

«Вот так и получилось, что шахматы для меня больше не существуют, — сказал он, взмахом руки как бы подведя итог. — Раз навсегда — конец и обычным, и дополнительным партиям. Все в прошлом. И что же я из этого вынес? Что и у женщин имеется зад? Точно. “Он ищет нечто, что потерял в какой-то другой жизни”, — говорят гистрио-ны. А я с тех пор ищу в женских задницах то, что раньше — без всяких особых поисков — находил в шахматной игре. Женщины сводят меня с ума! Например, ваша госпожа тетушка. У меня имеется ее фото — хотите взглянуть?»

Он снова подошел к моей постели, сел на стул и доверительно склонился ко мне. Я отпрянул. Люмьер покачал головой и с разочарованным видом сильно втянул носом воздух.

«Инга, во всяком случае, — опять заговорил он совершенно серьезно, — считает, что с движением часовой стрелки продвигается дальше весь механизм мировых часов. То есть — самый малый сдвиг сдвигает с места все остальное. И это справедливо. “Повторений не бывает”, — говорит Инга. А Цердахель утверждает, что “все остается таким, как было”. Он даже написал о том одну историю. Цердахель воображает, будто