Тюрьма «Кресты». 24 апреля 1999 – 6 апреля 2000 - [2]

За железной дверью камеры слышались лязганье других дверей, крики людей, лай собак. Окна с собачнике не было, оно заложено стеклянным кирпичом. Свет немного проходит, но ничего снаружи не видно. Когда стемнело, нас вывели в коридор и стали распределять по другим камерам. И тут реально я увидел, как человек сошел с ума (ведь не могут же они арестовать сумасшедшего). Молодой парень в спортивном костюме бегал по мрачному коридору и что-то кричал нечленораздельное. Его дикий истерический хохот вгонял сердце еще дальше в пятки.

На ночь завели в специальный, «спальный» собачник. Там в два ряда стояли большие стеллажи из неструганых досок. Большинство полезло наверх, а кому не хватило места, легли внизу. Позже я узнал, что в камере, в постоянной камере, куда нас после «поднимут», спросят, где ночевал в собачнике. Наверху или внизу. Потому что, если спал внизу, то существует более высокая вероятность подцепить какую-нибудь заразу. Например, вшей.

Утром помывка, медосмотр. Душ заключается только в предоставлении воды (хорошо, что горячей). Нет ни мыла, ни полотенец, ни, тем более, чистого белья. А мои вещи уже все в ужасном антисанитарном состоянии.

После медосмотра, где кровь из вены взяли иглой невиданной толщины, последний шмон. Отбирают вообще все. Включая сигареты и зажигалки. Но, отобранное можно обратно выкупить, если уцелели от обыска деньги. У меня их отобрали еще в РУБОПе. Вот, военнослужащий без знаков отличия, в камуфляже, берет сапожный нож и разрезает мои ботинки. Оттуда вынимаются супинаторы, металлические пластины. Ничего, похожу и в таких, без супинаторов и без шнурков. Кое-кто вообще без обуви, в пластмассовых баночках из-под Воймикса (масла, бывшего тогда в продаже).

На шмоне присутствует много «масок». Маски — это сотрудники в масках. На головах у них одеты черные тряпочные мешки, прорези только для глаз, носа и рта. Маски — это специальное силовое подразделение в тюрьме. Молодые здоровые ребята, прыгают как козлики, угрожающе кричат и размахивают дубинками. Они тоже хотят поживиться, на шмоне.

После обыска производится «подъем» в «хаты». «Опущение» в тюрьме подразумевает только одно. Об этом, возможно, ниже.

Хата

Во втором корпусе, в корпусном «стакане», куда меня доставили, идет распределение по камерам. Проводят его оперативники. По очереди вызываются подследственные. В тюрьме (СИЗО, следственном изоляторе) нет подозреваемых, есть только подследственные и подсудимые. Нет и осужденных, они этапируются в другие места. Предъявлено обвинение, это значит, что твое место в СИЗО, в тюрьме.

Меня вызывает уже «мой» оперативник. Это капитан внутренней службы. Форма у него не милицейская, а как будто военная, различаются по цвету только канты. В армии цвет кантов (общевойсковой) красный, во внутренней службе (МВД) — малиновый. Имя, фамилия, статья, как, за что, будем ли помогать следствию? Будем. Тогда надо держать капитана в курсе всех дел, происходящих в камере. Согласен? Надо подумать. Ах, подумать? Статья 163 особо тяжкая, значит, пойдешь в камеру, где сидят убийцы, насильник и рэкетиры. Этого — в 218. «Ключник» ведет меня в камеру. Вот она, Два Один Восемь. Четвертый этаж. Большим ключом (как у Буратино) сопровождающий открывает железную дверь. Я делаю шаг вперед, дверь за спиной закрывается. В этой «хате» я проведу почти ровно год, с апреля 1999 по апрель 2000 года. Здесь я встречу новое тысячелетие. Об этом я тогда еще не знал.

За мной с грохотом закрывается дверь камеры. Я уже был готов ко всему. Если зарежут, то пусть это будет по возможности быстро и безболезненно. Я стоял в дверях и ждал. Но никто, похоже, не обратил на меня внимания.

— Сядь пока здесь, — сказал кто-то.

Я сел на пуфик у двери. Камера поразила меня своим светом и спокойствием. За эти дни я отвык от дневного света. А тут, в довольно большое окно, лились прямые лучи солнца. Оно было еще высоко, хотя дело шло уже к вечеру. На кроватях (с матрасами, бельем и одеялами!) спали безмятежные люди. А где же насильники, бандиты и убийцы? Неужели, это они? Сколько я просидел на тюфяке, я уже не помню. Тишина и ласковое солнце действовали успокаивающе. Возможно, я даже задремал.

На меня обратил внимание худощавый паренек с нижней шконки. Он критически меня осмотрел и толкнул спящего выше крепкого парня.

— Вован, осмотри его.

Вован спрыгнул на пол, шагнул ко мне.

— Раздевайся.

Я снял куртку, рубашку. Парень осмотрел одежду, меня.

— Все чисто.

— У нас есть что-нибудь ему одеть?

— Да, могу дать свой старый спортивный костюм.

Худенький обратился ко мне: — Снимай свое барахло, вещи покидай вон в тот мешок, для стирки. А Вован даст тебе свой костюм.

Я переоделся в чистую одежду.

— Присаживайся на шконарь. Как тебя звать? За что арестован?

— Статья 163, вымогательство.

— Чем занимался на воле?

— У меня небольшой бизнес, торговля. Я директор.

— Директор? Ну, погоняло тебе и будет «Директор».

— А кто у вас главный? Ну, здесь, в камере?

— Главный? — худощавый рассмеялся. — Главных у нас нет, все равны.

Позже я узнал, что главным был именно он. Назывался он не «главный», а «старший». Ведь только «старший» хаты может занимать нижнюю шконку. И никто кроме него не может на нее даже присесть.