Тюрьма - [12]

Оказавшись за дверью нижней камеры, я останавливаюсь, жду, пока мои глаза привыкнут к сумраку. Комната длинная, по обеим сторонам ее стоит по двадцать кроватей, а между ними проход шириной с такую же кровать. В центральном проходе стоит длинный деревянный стол, вокруг него короткие лавки, груда бревен рядом с маленькой дровяной печкой. Я ищу глазами огонь, но он спрятан за железной заслонкой, а скорее всего, в печке вообще нет огня. В дальнем конце комнаты — обшарпанная зеленая дверь, вероятно, за ней находятся души и туалет. Комната кажется пустой, но как только мои глаза привыкают к полумраку, я четко вижу, что большинство кроватей занято, спящие тела завалены одеялами, некоторые заключенные сидят по двое и по трое, тихо разговаривают и играют в карты, и скрип их убогих кроватей — это единственный реальный звук. Я не знаю, что мне делать, я ожидал увидеть хаос. Несколько голов поворачиваются, не выказав интереса. Беглого взгляда им достаточно. Но это может оказаться ловушкой. Нерешительность может оказаться фатальной, признаком слабости. Я не могу понять, какие из кроватей свободны, а потому иду к столу и сажусь, кладу руки на его поверхность, провожу пальцами по вырезанным на нем буквам, эти слова могут быть лозунгами, или псалмами, или жестокими проклятиями. По крайней мере, здесь теплей, чем в полицейской камере, под потолком стелется легкий туман, это сигаретный дым, и все вокруг воняет грязными мужчинами, смесью пота и сырости со слабой отдушкой мочи. Я жду, когда что-нибудь произойдет.

Через десять минут некто садится напротив и официально приветствует меня в Семи Башнях, кои он со смехом называет Отелем больших несчастий. Он говорит на ломаном английском, не к месту вставляя иностранные слова, в этом гибридном языке чувствуется американский выговор. Вначале трудно разобрать, что он там говорит, но как только я въезжаю в произношение, я начинаю понимать смысл его слов. У него усталое лицо, спрятанное под черной челкой, но глаза сияют, а на куртке нашит значок повстанца. Он пускается в рассказ о том, как на пути в Соединенные Штаты его поймали в аэропорту с пачкой фальшивых долларовых купюр. Жертва обмана нечестных денежных менял, он сидит здесь уже три месяца и все еще хочет доказать в суде свою невиновность. Он смеется и качает головой. Как и я, он иностранец, объездил Европу вдоль и поперек, и незначительная погрешность застопорила рассмотрение его заявления на американскую визу. Его задержали за минуту до вылета, когда проблема была решена, виза стояла в его паспорте, деньги в кармане, а в его руке был билет. Он обещает мне рассказать эту историю потом, он смеется, его губы изгибаются, как у самого короля, мистер Пресли спрашивает, побывал ли я по прибытии в гостях у Директора тюрьмы. Его офис расположен прямо над воротами. Я вспоминаю человека с седыми волосами, и он кивает. О Директоре он тоже потом мне расскажет, а сначала я должен отдохнуть.

Элвис ведет меня по проходу к свободной кровати, легко и неторопливо, как будто он — хороший старый приятель, только что скушал сытный обед с чизбургером и кока-колой и идет к своему свой пикапу, он живет мечтой. Он обещает, что спросит надзирателей о моей сумке, кивает и уходит. Я расстилаю кровать, разглаживаю одеяло, воняющее пылью, поднимаю подушку и взбиваю ее, прислоняю ее к стене и сажусь. Двое перестают играть в шахматы и смотрят на меня, к моему лицу приливает кровь, я чувствую, что тоже должен на них уставиться, но они улыбаются, и один из них говорит: «Привет», еще один иностранец, он представляется Франко, а другой — местный, его зовут Джордж. Франко спрашивает, жду ли я судебного заседания или меня перевели из другого корпуса, и удивляется, а затем наливается яростью, узнав, что меня осудили через день после моего ареста. Пять месяцев его держали в Семи Башнях без суда, и он, как и мистер Пресли, ждет судного дня. Пять месяцев за один слабый косячок, эти люди — ебанаты поганые, и его трясет от обиды. Когда я сообщаю ему, сколько я просижу, он успокаивается. Он не спрашивает, за что меня посадили.

Повисает пауза, и он подыскивает нужные слова, его речь звучит еще медленней, чем растянутый спич Элвиса, и хотя мне приходится внимательно вслушиваться, все же это чудо, что я так быстро нашел этих двоих. Если мне не с кем будет поговорить, я сойду с ума. А Франко сообщает мне, что если я могу предоставить в суд какую-то бумагу и бороться за апелляцию, если я смогу произвести впечатление на нового судью, то он мог бы уменьшить мой срок, но сначала мне нужно найти адвоката. Я объясняю, что у меня нет денег на юриста. Он хмурится и спрашивает, у меня что, никого нет, разве мне не могут прислать помощь из дома, и я качаю головой, и он сконфужен, он обдумывает выходы из ситуации, ругает меня стремительным потоком жаргонных слов, но на меня наваливается усталость, и мне внезапно хочется, чтобы он успокоился. Я опускаю свое тело на кровать и оборачиваюсь одеялом, Франко улыбается, должно быть, ты очень устал, я понимаю, когда меня привезли сюда, я был такой же. Он поворачивается и ставит мат Джорджу. Не бойся засыпать, ты будешь в безопасности, здесь нужно быть осторожным, но мы за тобой присмотрим. И я киваю и ничего не отвечаю, одеяло шершавое, кажется, на нем остались металлические частички, но оно все же удобное и очень теплое, подушка пропиталась потом и жиром сотен голов, а я слишком устал, чтобы беспокоиться насчет клопов и блох, в первый раз за эти дни я вытягиваюсь, пару раз меня кто-то кусает, бормочущие голоса проваливаются в прошлое.