Трясем запретные плоды и сами подставляем головы. Такие с правдою лады! Она гола, и все мы — голые.
Путем единственной свободы
Среди засилья несвобод одна гуляет по отчизне из года в год, из рода в род: свобода от хорошей жизни.
Путем простой перестановки
В имени ИВАН — вся жизнь Ивана: НИВА — для работы, ВИНА — для удовольствия, детский НАИВ — в неумении отличить одно от другого и вечная ВИНА по этому поводу.
Путем житейского истолкования
К чему ведет идиотизм политизированной жизни? В народе импрессионизм — один из видов сионизма.
Путем единственно возможной победы
Если мы победим…
Уберите, пожалуйста, «если»!
Пусть оно отдохнет, погуляет, понежится в кресле…
Пусть послушает джаз, оперетту, эстрадную песню…
Почитает…
А мы — победим!
Как хотелось сделать что-то хорошее! Какое-нибудь доброе, нужное, полезное дело…
Семенов снял со стола кастрюлю, окунул в нее половую тряпку и принялся мыть пол. В кастрюле был недавно сваренный кофе.
Кофе лучше всего подходит для мытья полов: кофе коричневый и полы коричневые. И все же Семенову посоветовали бы заняться чем-то другим. Каким-то другим хорошим и нужным делом.
Но никого поблизости не было. Семенов был в квартире один. А было в ту пору Семенову три года.
Он обмакивал тряпку в кастрюлю, но выкрутить ее не умел и тащил тряпку по полу, истекающую этой непривычной для нее влагой. И, наступив на тряпку, падал и сам окунался во влагу, так что вскоре уже не мог отличить тряпку от рубашки своей и штанов.
Он был весь во власти вдохновенного творческого труда. В первый раз он понял, что труд может приносить радость. И, уже совершенно обессилев, он возил тряпкой по полу, который становился все коричневее, потому что мыл его Семенов коричневым кофе.
Мыл и думал: вот мама обрадуется! Придет, захочет мыть пол, а он уже чистый. «А кто это у нас так хорошо вымыл пол?» — спросит мама, но Семенов ей не скажет. Пусть сама догадается.
Что было дальше, Семенову не хочется вспоминать.
А еще дальше он вырос.
И, несмотря на первую неудачу, у него не пропало желание делать добро. Сколько в жизни доброго, но еще не сделанного.
Семенов это делал всю жизнь. И всякий раз испытывал радость труда и надежду, что кто-то обрадуется. Труд ведь должен приносить радость не только тому, кто трудится, но и другим…
— Подсудимый Семенов, встаньте!
Семенов продолжал сидеть. Он сидел в грязной коричневой луже и смотрел на дело своих рук…
Если бы мама была жива… Она б, наверно, опять не обрадовалась…
Преступная банда токарей по металлу должна была выпускать шпульки, а выпускала шпильки, экономя металл и пуская его на сторону.
Преступная банда работников торговли получала шпильки, которые в накладных значились как шпульки, но продавались как шпильки, имеющие значительно больший спрос.
Преступная банда правоохранительных органов, разматывая эту цепь преступлений, вышла на преступников, но арестовала честных людей, не имевших отношения ни к шпилькам, ни к шпулькам.
Преступная банда судей, ясно видя невиновность обвиняемых, намотала им порядочный срок.
Честный журналист попытался разоблачить все эти преступления, но, вовлеченный в преступную банду журналистов, написал серию хвалебных очерков о работниках производства, торговли и, конечно, нашей славной милиции.
Честный читатель никогда бы не стал их читать, но, вовлеченный в преступную банду читателей, прочитал всю серию, от первой до последней строчки, и даже написал благодарственный отзыв в редакцию.
Чтобы рассеять все эти бандформирования, прогрессивные силы страны стали объединяться в партии, союзы, моторизованные дивизии, но при этом объединялись в банды. В бандформирования. Потому что ведь и партия, бывший их рулевой, тоже была не партия. И Союз нерушимый республик свободных тоже, в сущности, был не союз, а одно из наиболее крупных в истории бандформирований.
Первый закон антиквариата: если из двух редких вещей одну уничтожить, то цена оставшейся возрастет не вдвое, а вчетверо.
Допустим, у нас два куска мяса по пять кусков за кусок (на жаргоне «кусок» означал тысячу рублей, но сегодня тысяча уже не кусок, а всего лишь кусочек). Так вот, один из кусков мяса вы уничтожаете, сжигаете, закапываете, бросаете собакам, а оставшийся продаете, но уже не за пять, а за двадцать кусков. И у вас покупают. Почему? Потому, что очень кушать хочется.
Но и мясокомбинат, который продает мясо по два куска за кусок, тоже находит выход из положения. Он один кусок (мяса) закапывает, сжигает, съедает, а второй продает, но уже за восемь кусков. А завод, который производит бензин для мясокомбината по восемь кусков за ведро, одно ведро выливает, сжигает, а второе продает мясокомбинату за тридцать два куска. А фабрика рубашек для работников мясокомбината — за каждую по десять кусков — одну рубашку рвет, сжигает, закапывает, а вторую продает за сорок кусков.
Но потом они начинают соображать: а собственно, зачем все это рвать, сжигать, закапывать, когда можно просто меньше производить? Производить, допустим, не массовые, а редкие, антикварные предметы.
И тут вступает в действие второй закон антиквариата: чем меньше произвел, тем меньше продал, а чем меньше продал, тем больше заработал.
