Город выходил из оцепенения. Правда, хаотично, неорганизованно — одна улица налево, другая направо. Гродоначальник требовал, чтоб они выходили из оцепенения в строгом порядке, но его слова не оказывали никакого воздействия. Улицы не только разбегались в разные стороны, но некоторые даже выражали намерение отсоединиться от города и то ли существовать самостоятельно, то ли присоединиться к другому городу или даже государству.
Территориальная целостность Глупова была под угрозой. Она всегда была под угрозой, когда возникала попытка что-то от города отсоединить, а при попытке присоединить целостность еще более укреплялась. Поэтому на протяжении своей истории город Глупов только и делал, что отнимал улицы у соседних городов, увеличивая свою территориальную целостность и неприкосновенность.
И вот теперь улицы, так надежно и прочно присоединенные, стали отделяться. Улица Великогреческая, основанная, как нетрудно вспомнить, градоначальником Ламврокакисом (тем самым, который, по свидетельству Историка, пытался повысить культуру, насаждая в городе классическое образование, но умер в расцвете дел, заеденный клопами), — так вот, улица Великогреческая требовала присоединения к Греции, а именно, к городу Афины, откуда происходило классическое образование. Улица же Большая Черкесская, основанная черкесом Ксаверием Микаладзе (тем, что умер от истощения сил, пытаясь удвоить население города), добивалась присоединения к Карачаево-Черкесии, с отсоединением от последней Карачаева и присоединением города Новочеркасска.
Этого нельзя было допустить. Нельзя было ставить под угрозу территориальную целостность и национальные интересы города Глупова. Интересы грека Ламврокакиса, черкеса Микаладзе, татаро-монгола Урус-Кугуш-Кильдибеева, который брал штурмом город Глупов в качестве его же градоначальника.
У Негодяева задача была легче. Ему не нужно было брать штурмом целый город, он мог ограничиться отдельными улицами. Только улицы следовало брать не все сразу, а по одной, мобилизуя против каждой улицы целый город.
Военные действия вызвали у обывателей неоднозначную реакцию. Одни кричали «ура!», другие-«караул!», но в общем получался привычный «ураул!», в котором сливались восторг и ужас населения.
Великогреческая лежала в развалинах. Большая Черкесская лежала в развалинах. И целостность, и неприкосновенность великого города лежали в развалинах, а на вершине развалин стоял градоначальник Онуфрий Негодяев Второй и раздумывал, куда бы дальше двинуть Историю.
Но История не двигалась, она опять прекратила течение свое и впала в оцепенение еще большее, чем впадала прежде. Онуфрий Негодяев возвышался над делом своих рук и окидывал взглядом необъятные просторы, подыскивая целое место для восстановления территориальной целостности.
Но вокруг не было ни одного целого места. Все места были завалены развалинами.
Показания, данные писателями Гомером, Шекспиром и Львом Толстым в отделении милиции города Ивано-Петровска по делу о сожжении газетножурнального ларька 1[1]
Шекспир Василий Иванович, будучи доставлен в отделение милиции для дачи показаний, сообщил следующее.
12 июля текущего года он, Шекспир, вместе с двумя своими товарищами — Гомером Иваном Михайловичем и Львом Толстым Степаном Николаевичем — зашли в закусочную «Ветерок» на предмет препровождения времени. Здесь он, Шекспир, заказал пол-литра с огурцом, Лев Толстой заказал пол-литра с огурцом, а Гомер ничего не заказал, ссылаясь на то, что ему сегодня еще предстоит работать над бессмертной поэмой «Одиссея». Но когда принесли заказ, Гомер пил, как троянский конь, и чуть ли не один прикончил всю выпивку, а заодно и закуску. Воспользовавшись отлучкой Гомера по мелкой надобности, Лев Толстой Степан Николаевич и Шекспир Василий Иванович разработали план, как высадить Гомера из денег.
Когда Гомер Иван Михайлович вернулся по отбытии мелкой надобности, Шекспир якобы неожиданно вспомнил, что в журнале «Отечественные записки» лежит разгромная рецензия на поэму Гомера «Илиада», написанная их общим товарищем по перу Данте Алигьери Петром Семеновичем. После этого сообщения Гомер сразу протрезвел и мог опять сойти за непьющего человека. Оказывается, у них с Данте приятельские отношения и последний даже высказывался в том смысле, что «Илиада» — лучшее его произведение, если не считать «Одиссею», которую Данте знает пока лишь в отрывках, по которая в отрывках еще лучше, чем «Илиада» целиком, потому что она быстрее читается. И еще Данте говорил, что, если Гомер, кроме «Илиады» и «Одиссеи», больше вообще ничего не напишет, имя его все равно в литературе останется.
В своих показаниях Шекспир вынужден был признать, что Гомер был очень расстроен таким вероломством со стороны приятеля и даже заказал пол-литра с огурцом. Когда выпили и закусили, Шекспир как бы между прочим обронил, что на месте Гомера он бы не смолчал, тем более, что по «Божественной комедии» Данте давно плачет отрицательная рецензия. Шекспир сказал это просто так, для затравки, поскольку «Божественную комедию» он, естественно, не читал. «Илиаду» он тоже не читал. На заданный ему вопрос, что же он в таком случае читал, Шекспир назвал три произведения: «Гамлет», «Король Лир» и «Ромео и Джульетта».
