Тюльпан - [24]

Он искал какое-нибудь емкое дружеское слово — что-то, что всплыло бы вдруг в помутившемся рассудке бакалейщика, точно луч света в темном царстве. И потому он совершил фатальную ошибку.

— Горгонзола! — крикнул мистер Джонс, и тут великое сияние озарило лицо Махатмы, и он рухнул, точно его поразили в самое сердце…

Чудесная святость Махатмы из Сохо дала новую силу движению, и оно докатилось до самых отдаленных уголков Империи. На сцену вышла Великая индийская гуманитарная ассоциация «Прощай, Англия», созданная прогрессивными индийскими элементами с целью освободить великую англосаксонскую демократию от опеки над Индией, которой позволят наконец жить независимо и почитать ее веру и древние устои. Под тем же названием — «Молитва за Победителей» — ассоциация повела пропагандистскую кампанию, требуя для Объединенного Королевства полной и безусловной свободы, немедленного прекращения всех видов репрессий против британского меньшинства в Индии, равно как и немедленной безвозмездной экономической помощи… «Недостаточно победить, — гласил лозунг движения, — нужно еще уметь прощать». Махатме Ганди незамедлительно была послана телеграмма, подписанная сотней самых известных индийских интеллигентов и содержащая в конце сорок два отпечатка копыт самых священных коров страны, известных чистотой нравов, примерным поведением и неизменно высоким качеством навоза. Телеграмма начиналась словами «Тюльпан и братство!», далее следовала обращенная к Махатме просьба вернуть Англии свободу без всяких условий и таким образом заодно спасти жизнь великого сподвижника британского непротивления, либерального публициста Свами Мортимера Пюсса, который в знак протеста уже шестнадцать дней голодает с риском для жизни. Махатма ответил, что судьба английской независимости в руках самой Англии и что, если она выполнит главное условие — объединит все свое население, — независимость появится сама собой. Общественное мнение в Индии разделилось на два лагеря: один провозгласил объединение прежде, независимость потом, другой — независимость прежде, объединение потом. В Дели серьезные проблемы вызвала предпринятая вице-королем попытка к бегству. Он уже готовился ступить на миноносец, но его настигли, силой водворили назад во дворец и снова заперли. Наутро мировая общественность с ужасом узнала, что он объявил голодовку. На вопрос нейтрального журналиста из Нью-Йорка вице-король ответил: «Силой от меня ничего не добьются. Царство силы закончилось. Невмешательство со стороны английского народа приведет к тирании индийского раджи». От этих обнадеживающих слов бросило в дрожь всю Британскую Империю, включая Гайд-парк. Тогда же определенное недовольство выразила немецкая пресса. «Откуда это жесткое разделение на победителей и побежденных? — вопрошал „Штурмовик“[38], печатный орган социал-демократической партии. — Разве мы не сеем ту же пшеницу? Разве наши леса шелестят на другом языке? Или по вечерам коровы в наших полях мычат не так, как ваши? Или наши птицы поют песнь войны? Или у наших девушек не такие же шелковистые волосы? Разве трепетная роса не блестит каждое утро на наших хрупких цветах?» Это лукавое воззвание не достигло цели: европейская пресса, которую трудно сбить с толку, увидела в нем именно то, что там было, то есть «новый ловкий маневр прусского милитаризма, готового поднять голову, — мы его раскусили». Тогда же хроническая безработица лишила трудящихся европейцев возможности растить в семье более двух рахитичных детей; тогда же правительства отказались от борьбы с трущобами, справедливо заметив, что пусть лучше атомная бомба разрушит халупы, а не стерильные, блистающие огнями дворцы; тогда же социалистические лидеры, вновь призванные к власти озлобленным электоратом, обезумев, рыдали на груди своих супруг и теряли сон, не зная, что сделать, чтобы оправдаться: распустить коммунистическую партию, поддержать тресты, уменьшить зарплату или, может, надеяться, что их оставят в покое вплоть до будущих выборов, если они пообещают ничего не делать и никого не трогать? В это время Земля была круглой и вертелась и человечество казалось сказочным великаном, опрокинутым на спину и вертящимся вместе с Землей; оно безнадежно воздевало два миллиарда своих пугливых и беспомощных лапок, и его мечта была скромной мечтой калеки: однажды найти в себе силы, чтобы бесстрашно встать и пойти, вместо того чтобы оставаться бессильным и в ужасе воздевать лапки, кружась вместе с Землей.

Дядя Нат сидел на коврике своего друга и держал тарелку, полную холодного пюре. Он кротко смотрел на ложку.

— Патрон, поешьте немного пюре.

— Я хочу еще раз подать голос! Я хочу вознести мой протест еще выше!

— Поешьте немного пюре.

— Я требую для человека лучшего и более справедливого мира!

— Поешьте немного пюре, патрон, прошу вас.

— Оставь меня! Я протестую против звания человека!

— Мы здесь не затем, чтобы протестовать, патрон. Мы здесь затем, чтобы жрать пюре.

Апофеоз

Был жаркий августовский день; Нью-Йорк плавал в поту; тени на улицах казались побежденными и обессиленными, а люди походили на тени; небо было очень синее, невозмутимое, целиком утонувшее в той абсурдной чистоте, которую увидишь разве что на лице слепого. В то воскресенье движение по 152-й улице Гарлема было перекрыто; толпа запрудила шоссе и бурлила, как беспокойная вода; два кордона полиции едва сдерживали наплыв паломников, прибывавших с соседних улиц. С самого утра продавцы мороженого смешались с толпой, но их надежды на хорошую выручку таяли еще быстрее, чем их товар; они попали в лапы толпы, которая втянула их, а потом выплюнула, точно вишневые косточки, за кордоны полиции, которые стонали и рушились. Паломники были так прижаты друг к другу, что, как сказал один полицейский, явно питавший отвращение к этому наводнению идеалистов, «если б там кто-то умер, это заметили бы только дней через пять, и то по запаху». В состоянии, близком к удушью, ученики поднимали к окнам Спасителя свои залитые потом лица, их глаза вылезали из орбит от жары и душевных потуг. Самые возбужденные обращались к толпе, звали ее предаться духовному созерцанию, следовать по священному пути за Тюльпаном, поститься и проповедовать его слово; кто-то громко молился, взывая к трем тысячам четырем сотням богов различных религий. Один торговец был заживо проглочен толпой; время от времени его слышали в общем гомоне: слабеющим голосом он расхваливал свой товар, а может, звал на помощь.