Тысячелетняя ночь - [5]

— Ты… чего?

Мальчик смотрел как-то странно.

— Как её зовут? — глухо и требовательно выговорил он.

Поражённый неслыханной дерзостью «зверёныша», Пет минуту молчал, и белокурая девочка молчала растерянно.

Опомнившись, слуга изо всей силы дёрнул верёвку, едва не сбив детей с ног.

— Господи, помилуй мою душу! — искренне негодовал он. — Ну, не сносить тебе головы, щенок, с таким нахальством. Прости его, милостивая госпожа, по глупости это, клянусь святой Бригидой, по глупости! Шевелись, ты, зверёныш!

И, круто повернувшись, Пег поспешил к воротам, ведущим на первый двор замка, таща за собой детей и приговаривая на ходу:

— Как её зовут… это он про милостивую нашу госпожу Элеонору! Перед самыми её очами, грязное отродье! Ну, счастлив твой бог, что не слыхал тебя старый барон, ты, лесной волчонок!

Испуганный Улл схватил руку Гуга, но тот в первый раз не ответил на его робкое пожатие. Он брёл, глядя вперёд невидящим взглядом, послушно вошёл в маленькую каморку, не оглянулся на лязг засова и не откликнулся на голос брата, что-то испуганно повторявшего ему.

— Как же мы убежим отсюда, Гуг? Как убежим? — в тоске говорил тот, осматривая толстые стены и железную решётку в единственном, узком, как щель, окне.

И только много позже, вслушавшись в этот жалобно робкий вопрос, Гуг вдруг повернулся лицом к стене и, упираясь горячим лбом в холодный камень, сказал тихо, но твёрдо:

— Я думаю… я думаю, что я… не убегу отсюда, Улл.

Глава I

Прошло десять лет. Замок Локслей наполовину утратил свой мрачный вид — огни и флаги украшали его по случаю свадьбы. Весёлый барон Локслей выдавал замуж единственную дочь Элеонору. Семнадцать лет минуло ей, и многие взоры она привлекала, пора было получить покровителя более сильного, чем стареющий отец и барон-горбун.

Замок молодого барона Уильяма Фицуса, графа Гентингдонского, стоял на соседнем холме, владения его граничили с землями Локслеев, а сам он приходился им дальним родственником и ровней по знатности и богатству. Всего этого было настолько достаточно, что даже нежному отцу не пришло в голову спросить Элеонору, люб ли ей молодой барон. Узнав его решение, не спорила — разве что стала чуть бледнее и тише, чем всегда. А так как и всегда она была бледна и тиха, то никто ничего не заметил.

Свадьба была весёлой и пышной, как и круг гостей, собравшихся почтить своим присутствием новобрачных. Из всех соседних замков и из многих дальних съехались гордые бароны и знатные графы, каждый с семьёй и со свитой. Каждого надо было поместить в покоях соответственно его знатности и богатству, так же рассадить за столом, чтобы вместо мира и дружбы не нажить себе досады и вражды. А так как важность свою большинство рыцарей стремилось поддержать грубостью и заносчивостью, то сделать это было совсем не просто.

На следующий день отдохнувшие от вечернего пира гости шумно высыпали на двор, где слуги уже держали под уздцы осёдланных коней: барон Фицус увозил в свой замок молодую жену и часть гостей следовала за ними для продолжения торжества.

Госпожа Элеонора уже сидела на своей спокойной белой лошадке, но глаза её словно искали и не находили кого-то в толпе, наполняющей двор. Лицо горбуна, исподтишка наблюдавшего за ней, оживилось ехидной радостью, наклонившись к сестре, он промолвил тихо и насмешливо:

— Чёрные глаза Гуга хороши, сестрица, но я позаботился, чтобы они не мешали тебе сегодня, — и, выдержав паузу, ещё тише договорил: — Я ведь тоже вчера вечером прогуливался в саду… под яблонями…

Элеонора не ответила ему, но побледнела так сильно, что заметил сэр Уильям.

— Тебе дурно, моя милая? — заботливо спросил он, наклоняясь со своего высокого коня.

— Нет, нет, благодарю, — ответила она, не глядя на брата, и, выпрямившись, тронула поводья.

Весёлые крики и звуки рога напутствовали отъезжающих. И в ответ им в подземелье замка глухо брякнула тяжёлая цепь: рослый юноша в одежде цветов дома Локслей попытался вскочить с охапки соломы, но брат удержал его.

— Гуг, — повторял он, — не шевелись ради матери божьей! Ты перережешь себе горло!

Но тот бился как безумный, зубы «лисы»[2], которую с трудом подняли бы два человека, рвали его плечи и шею и пятна крови уже покрыли каменный пол. За толстыми стенами в эту минуту прогрохотал подъёмный мост — Элеонора Локслей, графиня Гентингдонская, покинула родной замок.

Гуг опустился на солому. Он перестал биться так же внезапно, как начал, глаза его горели недобрым огнём.

— Я убью его! — сказал он, но кроткий Ульрих схватил его за руку:

— Не говори так, Гуг, ради создателя. Ведь он — наш господин!

— Господин! — вскипел Гуг и сделал попытку снова вскочить. Ульрих со слезами положил руки на его израненные плечи, под острые звенья «лисы». — Он вор! — кричал Гуг. — Украл нас и мы не знаем даже, где наши родители! Он нас называет своими рабами. А по какому праву! Разве я не стреляю из лука лучше, чем он? И не читаешь ли ты лучше, чем наш капеллан? А теперь… Теперь она… её увезли, а я даже не мог… Я убью его!

— Но Гуг, ради святого креста господня, — плакал Ульрих, — ведь он — брат госпожи, и это разобьёт её сердце!

Гуг опустил голову, руки его ослабели и разжались: Улл говорил правду. Нет, он не хотел разбить её сердце…