Тысячелетняя ночь - [14]

Река кипела от рассекающих её копыт и когтистых лап. Зайцы плыли вперегонки с белками и хорьками, широкой грудью рассекали воду олени и лоси, а совсем рядом с Гугом, прижав уши и высоко подняв над водой голову, плыла, не сводя с него грозных и умоляющих глаз, старая рысь с детёнышем в зубах.

За спиной у пловцов весь берег пылал как костёр. Деревья шипели и вспыхивали, кусты можжевельника трещали и сыпали дождь мелких обжигающих искр. Воздух и над самой водой был раскалён и наполнен дымом и гарью, так что Гуг, загребая руками, поминутно опускал в воду воспалённое лицо. «Плыви быстрее, тётушка, — напутствовал он рысь. — Да присматривай за малышом у меня на спине — мне некогда, чувствуешь, как несёт нас течение…» Но тут шутка замерла у него в горле: шагов на триста вниз по реке начиналась знаменитая быстрина, за ней пенился непроходимый водопад. Слабых пловцов уже несло туда, к гибели. Изо всех сил боролось с течением стадо оленей, рядом пыхтел и фыркал громадный бурый медведь. Гуг горько пожалел о том, что в страхе перед огнём совсем забыл о коварстве реки и уступил течению несколько десятков драгоценных ярдов. Теперь он, круто повернув, рассекал воду с силой отчаяния, и старая рысь следовала за ним. Но силы его, уже надорванные долгим бегом, слабели, шум водопада позади разрастался. Гуг забыл уже о рысёнке, вцепившемся ему в спину, почти не сознавал, что делает, видел только, что деревья на желанном берегу убыстряют свой бег. Визг, вой, рычание раздавались вокруг, многие из пловцов в смертельной тоске уже поняли бесполезность борьбы. И всё-таки, стиснув зубы, закрыв глаза, Гуг плыл и плыл. До берега оставалось несколько взмахов руки, однако течение тут было самым быстрым, намокшая одежда казалась невыносимо тяжёлым грузом… И вдруг он совершенно отчётливо услышал голос брата:

— Ну же, Гуг, сюда, сюда! Держись за эту ветку, крепче, вот так!

Больше он ничего не слышал.

Поздно вечером, недалеко от места страшной переправы, в уютной пещере горел, наполняя её светом и теплом, небольшой костёр. Опираясь на руку, на куче мягкой травы лежал Гуг и задумчиво следил, как быстро и аппетитно румянится насаженный на крепкую дубовую палку большой кусок дичины.

— Так ты говоришь, её унесло в водопад, Улл? — заговорил он.

— Перед самым берегом. — отозвался «монашек», поворачивая вертел. — Если бы схватилась зубами за жердь, которую я ей протягивал, она бы спаслась. Но в зубах она держала детёныша…

Братья помолчали. Разгоревшийся костёр осветил их ярким светом, и выступило не исчезнувшее с годами разительное их сходство. Гордый взгляд своевольного Гуга, правда, теперь сочетался с мужественной силой, а природная кротость Ульриха и впрямь сделала его похожим на монаха — тихая жизнь монастыря была ему сейчас милее, чем когда-либо, но он подавлял в себе стремление к ней ради брата, которого не решался оставить.

Ужин поспел и был съеден. Сидя в тёплой пещере, в чудесном сознании временной безопасности, братья болтали о пустяках, с явной приязнью поглядывая друг на друга. Вдруг лёгкая тень затуманила подвижное лицо Ульриха.

— Гуг, — заговорил он нерешительно. — Ты рассказал не всё, что делал и кого видел. Но я не знаю…

— Что тебе неизвестно? — с лёгким смущением торопливо прервал его Гуг. — Ты знаешь всё до самого конца.

— Я не знаю одного, — спокойно договорил монашек, — зачем ты возвращался в места, где нас не ждёт ничего, кроме горьких воспоминаний и опасностей?

Гуг незаметно переменил позу так, чтобы свет не падал на лицо.

— Я пошёл за тем, — глухо прозвучал его голос, — без чего не могу жить. И опять пойду, хотя бы это стоило мне жизни. Я пошёл за тем, чтобы хоть на минуту увидеть её… госпожу Элеонору…

Бледный луч луны, обходя поля серебряным дозором, заглянул в пещеру у реки. Уголья костра покрылись серым налётом золы, сквозь который изредка вспыхивали угасавшие огненные змейки. Братья лежали в глубине пещеры, укрытые единственной сухой оленьей рубашкой. Рядом, накормленный и согретый, мирно спал большой серый котёнок с рысьими кисточками на ушах. Гуг не спал, широко открытые глаза его были полны мучительной думы…

Перед самым восходом уже побледневшая и прозрачная луна пробралась в высокое стрельчатое окно опочивальни графини Гентингдонской. Мягкий луч скользнул по белой фигуре у окна и зазолотился на длинных косах, струившихся вдоль складок одежды.

— Мама, — послышался детский голос. — Ты что не спишь? — вторая белая тень, прихрамывая, выбралась из кровати и появилась в амбразуре окна, тесно прижалась к первой. — Мама, я всё думаю о Гуге. Мы увидим его ещё когда-нибудь?

— Не знаю, — прозвучал тихий ответ.

— Но он спас мне жизнь… И потом он такой… Скажи, а раб мог бы быть моим другом?

На этот раз ответа не было. Очарованный красотой ночи, Роберт не настаивал. Лёгкие пушистые облака набежали и закрыли смятенный лик луны.

Глава V

— Ты четвёртый раз делаешь ту же ошибку, Роберт. Если и дальше пойдёт так, мне придётся поступить, как делают все учителя.

— А как они поступают, отец Родульф? — с напускной почтительностью отозвался весёлый кудрявый мальчик.