Тысяча лет Хрофта. Том 1. Боргильдова битва - [10]

Что за наваждение? Подобная заумь свойственна Дальним. Неужели всё-таки случилось?

«Спускайся и поговорим, могучий Один».

Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.

Что ж, он, Один, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» — и ещё множеством иных имён — спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности — не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, выкованное в Свартальфахейме из слитка неведомого никому металла, найденного самим Отцом Дружин на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветные руны помогут навсегда удержать начарованное.[3]

Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, слепо рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, точно гранит, ропаки.

«Поговорим, Ас воронов».

Что ж, поговорим.

— Только с кем? Я не вижу никого достойного! — громко провозглашает Один, оказавшись на снегу. — Вокруг лишь простые камнетёсы!

«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»

— Кто ты? Покажись! — требует Один, для верности взмахивая копьём.

(Комментарий Хедина: если верить скупым рассказам Старого Хрофта, тому, что он говорил мне сам, никаких братьев, равно как и отца с матерью, у него никогда не было. Но развеивать предания о самом себе он в те времена отнюдь не спешил.)

«Я далеко и близко. Я не в силах выйти и приветствовать могучего отца богов так, как он того достоин. Пусть мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их да не ускользнёт от тебя».

— Кто ты?!

«Лаувейя,[4] о Игг, и не говори, что имя моё тебе незнакомо».

— Знакомо, — усмехается Один. — Однако с каких это пор ты сделалась вещуньей, бабка Слейпнира?

Далёкая усмешка, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.

«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал. Иначе как бы смогла я дать жизнь богу огня?»

— Допустим, — морщится Один. — Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая Локи!

«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Ты испугался небывалого? Союза моих сородичей с неведомыми, обитающими в сердце смарагдовых колдовских камней? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».

— Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьёрварда, — возражает Один.

«Возможно. Но я хочу, чтобы ты узнал кое-что, Отец Богов и победитель великанов. Бесчестно и недостойно йотуна было б утаить от тебя это знание — ты наш враг, но ты и охранитель привычного нам мира…»

— Довольно слов, ведьма. Говори, что хотела сказать!

«Ты даже не хочешь притвориться вежливым, о Игг. Словно и не занимает тебя, почему наши руны так причудливо изменены…» — в голосе великанши странное сожаление.

— Не хочу. Потому что это притворство, прародительница Волка. Но, если ты скажешь мне, я запомню. А тебе известно, что Один не забывает долгов или благодеяний.

Вновь усмешка, на сей раз горькая.

«Благодеяний… кто знает, чем обернутся мои слова. Но быть может, что и к добру, если почитать за таковое не продление бытия асов или йотунов, но самого мира, носящего нас на собственной спине. А потому — слушай же, Игг! Грядёт великое изменение. Из-за пределов нашего мира явится оно, принеся горе и свет, смерть и воскрешение. Уйдёт старое, воздвигнется новое, и тебе не будет в нём места. Я вижу это так же ясно, как ты — свою участь в старом пророчестве вёльвы».

— Я знаю пророчество вёльвы, — Один крепче сжимает копьё. — Я знаю, что нам предсказан Рагнарёк. Гибель всего и вся, в том числе — и рода великанов. Старый мир поглотит морская бездна. Однако не всё так безнадёжно — из пучины вод вновь поднимется суша, и придут новые боги, чтобы править ею. От моего семени останутся Магни и Моди, останутся Видар и Вали, Бальдр и Ход. Они создадут новый мир, лучше и чище нынешнего. А вот твоё племя сгинет. И я солгал бы тебе, бабка Змея, уверяя, что последнее меня хоть сколько-нибудь печалит. Всё имеет свой конец, даже дни богов. Но я не страшусь этого — я знаю, что приму смерть, достойную мужа, а внуки мои продолжат моё дело.

Смех.

«Ах, Один, Один, многомудрый Хрофт! Отец Дружин, носитель великого копья! Как же ты наивен, как заткали твой взор победы над моими сородичами и теми же Дальними, вернее, их слугами! Ты не видишь священных письмен в сталкивающихся льдах, не читаешь знаки судьбы в мятущихся тучах. И даже руны йотунов для тебя — откровение. Отправляйся к мудрому Мимиру, испей вторично из его источника — первый-то раз, как видно, не помог».

— Не стоит оскорблять гостя, великанша.

«Скоро ты убедишься в справедливости моих слов, — печаль и тоска не поддельны. — Ты убедишься, но будет поздно, — так случается со всеми истинными предсказаниями. Ты веришь вёльве, но не хочешь прислушаться ко мне. Что ж, иди, сын Бури. Иди и не говори, что тебя не предупреждали».