Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - [2]

Когда больной думает, что его лечит настоящий врач, – это уже пятьдесят процентов успеха. Эффект плацебо. Не будучи уверен в своих знаниях, я проявлял лисью хитрость и “плацеболизировал” пациентов, изображая “перспективного молодого врача, будущего профессора”.

Таким был мой план паллиативных мер по борьбе с молодостью: дедушкины рубашки, очки в черном пластике, голос из рекламы “Анкл-Бенс”, соломенная щетина на подбородке (плюс пышная шевелюра, придающая мне вид чокнутого льва). Итак, представьте себе тощего льва в красно-зеленой клетчатой ковбойке, который бьет чечетку в больничном коридоре. Добавьте к этому еще немного розовых прыщиков под светлым пушком – у моей матери шотландские корни, и это сказывается. Кожа не врет.

И мои истории тоже чистая правда.

8 часов утра,

наверху, у дверей палаты 7

Ко мне подошла сиделка и сообщила, что ей знаком серый цвет лица пациентки.

– Она умрет, и очень скоро.

Я решил, что это ошибка.

– Ты слишком молод, – проговорила она.

Сиделку звали Фабьенн. Она надевала пациентам на шею бусы из камней: авантюрин – кожным больным, агат – страдавшим запорами. Она верила в силу камней, больные иногда тоже.

Фабьенн не раз видела, как я вхожу в седьмую палату…

Вчера она протянула мне топаз:

– Это тебе, поможет от печали.

– Да все нормально.

Фабьенн знала, что я очень привязался к той пациентке. Она энергично потерла мое плечо – так она всегда подбадривает тех, кого любит:

– Сейчас – да. Но она умрет, и ты ее больше не увидишь.

Имя “Фабьенн” происходит от faba – по-латыни это “боб”. Ей это имя очень подходит: при виде ее испытываешь такую же радость, как в праздничный день, когда подают пирог и вилка вдруг натыкается на твердый кусочек фарфора[4].

Я вошел в седьмую палату, а Фабьенн направилась в палату к месье Теодоро, чтобы сделать ему массаж кишечника. Она делала это в нерабочее время, приходя на работу пораньше и уходя попозже. Никто ее не просил, она сама так решила.

Месье Теодоро страдал туберкулезным спондилитом (к которому какой-то шутник добавил еще и золотистый стафилококк). Больному был предписан строгий постельный режим в течение девяти месяцев, в противном случае его позвоночник мог переломиться, как зубочистка. Легкий хруст – и ему уже никогда не встать на ноги.

Фабьенн терпеливо и нежно, словно младенцу, массировала ему живот по часовой стрелке.

Больные, лежащие почти без движения так долго, сами не в состоянии опорожнять кишечник. Конечно, месье Теодоро помогли бы слабительные, но в них не было необходимости: благодаря массажу Фабьенн, он справлялся сам.

Теодоро – имя греческого происхождения, оно означает “божий дар”. С таким именем встреча с Фабьенн была неизбежна: она стала подарком от божества – покровителя лежачих больных.

Знакомя ее со своими родными, он заявил:

– Это та самая женщина, помните, я вам о ней говорил. Знаете, никогда я ТАК не любил женщину, которая заставляла бы меня ТАК просраться!

Фабьенн зарделась: она не привыкла к комплиментам, хотя заслуживала их как никто другой. Ей следовало принимать их постоянно, по пятнадцать минут два раза в день.

Фабьенн исполнилось сорок лет. Она работает сиделкой и занимается уходом за больными с незапамятных времен. Когда за столом кто-нибудь начинает критиковать городские больницы, я всегда рассказываю о Фабьенн. Неплохой аргумент в пользу уплаты налогов.

Заряженная на сто тысяч вольт, она не замечала в людях ничего, кроме хорошего. По-моему, это скрытое проявление неодолимой отваги. Она вступала в схватку с жизнью, болезнями и смертью, и делала это с азартом. Когда она катила свою тележку по коридору, мне казалось, что за ней, весело распевая: “Акуна матата!”, мчатся Тимон и Пумба.

– Я тебе рассказывала, как ухаживала за миллиардершей?

Ну разумеется, рассказывала, но я до того люблю всякие истории, а эту в особенности, что я соврал:

– Нет, не рассказывала.

– Миллиардершу звали Эмили.

Эмили жила в специальном приюте сорок пять лет. С точки зрения нашей современной системы, она была никем. Не создавала для общества никаких богатств, никаких материальных благ и не способствовала приросту ВВП. Родовая асфиксия. С тех пор прошло сорок пять лет, сорок пять лет жизни, где ты – никто.

У Эмили вываливалась пища изо рта, ее переодевали. Она знала несколько слов. Когда ее сажали перед телевизором, она недоумевала, как это люди за окошком так быстро двигаются.

Фабьенн тогда была на восьмой неделе беременности, но хранила это в секрете. Никому не рассказывала. Боялась сглазить, ждала, когда пройдет три месяца.

Как-то раз Эмили упала в душе.

– Наклоняюсь ее поднять. А она обхватывает меня за бедра, прижимается ко мне ухом и радостно кричит: “Фаби, у тебя в животе ребенок!” – Фабьенн помолчала и подвела итог: – Когда говорят “богатство”, я не понимаю, что это значит.

Но тогда – она в этом уверена – ей посчастливилось ухаживать за миллиардершей.

Эту историю я записал, чтобы не забыть.

Почти 9 часов утра,

наверху

Маленькая палата. Номер семь. Пациентка одна. Из родных у нее только сын, который всегда в пути, из аэропорта в аэропорт, из города в город.

Рядом с кроватью на столике отчетливо тикают часы. “Я хочу знать, сколько времени”, – говорит она. Однако циферблат повернут к окну.