Тысяча и одна ночь - [76]

«К твоему суду терпелив я буду, о бог и рок,

Буду стоек я, коль угодно это, господь, тебе.

Я вытерплю, владыка мой, что суждено,

Я вытерплю, хоть ввергнут буду в огонь гада,

И враждебны были жестокие и злы ко мне,

Но, быть может, я получу взамен блага многие.

Не можешь ты, о владыка мой, пренебречь дурным,

У тебя ищу я прибежища, о господь судьбы!»

И слова другого:

«К делам ты всем повернись спиной,

И дела свои ты вручи судьбе.

Как много дел, гневящих нас,

Приятны нам впоследствии.

Часто тесное расширяется,

А просторный мир утесняется.

Что хочет, то и творит Аллах,

Не будь же ты ослушником.

Будь благу рад ты скорому —

Забудешь все минувшее».

А когда он окончил свои стихи, невольница стала бить его, пока он не потерял сознания, и бросила ему лепёшку и оставила кувшин солёной воды и ушла от него. И остался он одиноким, покинутым и печальным, и кровь текла из его боков, и он был заковал в железо и далёк от любимых.

И, заплакав, он вспомнил своего брата и прежнее величие…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести двадцать девятая ночь

Когда же настала двести двадцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что альАсад вспомнил своего брата и прежнее своё обличие и принялся стонать и жаловаться, и охать и плакать, и, проливая слезы, произнёс такие стихи:

«Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты

И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь?

Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлучённым

И смягчиться, рок, хоть душа, как камень, крепка твоя?

Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав

Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты,

И душа врагов исцелилась, как увидели,

Что в чужой стране я охвачен страстью, один совсем.

И мало им постигших меня горестей,

Отдаления от возлюбленных и очей больных,

Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне,

Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается,

И слез моих, что текут как дождь из облака,

И любовной жажды, огнём горящей, негаснущим.

И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях,

И стенания и печальных вздохов и горестных.

Я борюсь с тоской и печалями изводящими

И терзаюсь страстью, сажающей, поднимающей.

Не встретил я милосердого и мягкого,

Кто бы сжалился и привёл ко мне непослушного.

Найдётся ль друг мне верный, меня любящий,

Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он?

Я бы сетовал на страдания и печаль ему,

А глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна.

И продлилась ночь с её пытками, и, поистине,

На огне заботы я жарюсь ведь пламенеющей.

Клопы и блохи кровь мою всю выпили,

Как пьют вино из рук гибкого, чьи ярки уста.

А плоть моя, что покрыта вшами, напомнит вам

Деньги сироты в руках судей неправедных.

И в могиле я, шириной в три локтя, живу теперь,

То мне кровь пускают, то цепью тяжкой закован я,

И вино мне – слезы, а цепь моя мне музыка,

На закуску – мысли, а ложе мне – огорчения».

А окончив своё стихотворение, нанизанное и рассыпанное, он стал стонать и сетовать и вспомнил, каково было ему прежде и как постигла его разлука с братом. И вот то, что было с ним.

Что же касается его брата аль-Амджада, то он прождал своего брата аль-Асада до полудня, но тот не вернулся к нему, и тогда сердце аль-Амджада затрепетало, и усилилась у него боль от разлуки, и он пролил обильные слезы…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до двухсот тридцати

Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот тридцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Амджад прождал своего брата аль-Асада до полудня, но тот не вернулся к нему, и сердце аль-Амджада затрепетало, и усилилась боль от разлуки, и он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: „Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки!“

Потом он спустился с горы (а слезы текли у него по щекам) и вошёл в город, и шёл по городу, пока не достиг рынка. И он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Город магов, и жители его поклоняются огню вместо всесильного владыки». А потом аль-Амджад спросил про Эбеповый город, и ему сказали: «От него до нас расстояние по суше – год, а по морю – шесть месяцев, и царя его зовут Арманус, и теперь он сделался тестем одного султана и поставил его на своё место, а того царя зовут Камар-азЗаман, и он справедлив, милостив и щедр, и честен».

Когда аль-Амджад услышал упоминание о своём отце, он стал плакать, стонать и жаловаться и не знал, куда ему направиться. Он купил себе кое-чего поесть и зашёл в одно место, чтобы там укрыться, а затем сел и хотел поесть, но, вспомнив своего брата, заплакал и поел через силу, лишь столько, чтобы удержать в теле дух.

Затем он пошёл бродить по городу, чтобы узнать, что случилось с его братом, и увидал одного человека, мусульманина, портного в лавке. И он сел возле портного и рассказал ему свою историю, и портной сказал: «Если он попал в руки кому-нибудь из магов, ты его вряд ли увидишь. Может быть, Аллах сведёт тебя с ним. Не хочешь ли, о брат мой, поселиться у меня?» – спросил он его потом. И аль-Амджад сказал: «Хорошо!» – и портной обрадовался этому. И аль-Амджад провёл у портного несколько дней, и тот развлекал его и призывал к стойкости и учил его шить, пока юноша не сделался искусным.