Тысяча и одна минута. Том 1 - [21]

– Пожди ж, молвил Тафута царь, позовем мудреца нашего, какой он нам совет даст; мне, признаться, и самому не любо, чтоб моя невестка любимая да была бы болотной гадиной.

По мудреца посылать было ненадобно; он, как боярин, тоже тут на пиру был; только его кликнули, он и явился тотчас. рассказали ему про такое дело чудное-досадное, и мудрец подумал, подумал, да и выдумал… «Ба! да что это за штука мудреная!.. да ты просто, царевич, сходи теперь домой, да сожги эту шкуру лягушачью проклятую, вот царевне рядиться будет и невочто!»

– А что, и точно, – молвил Тафута царь. И Иван царевич тоже рад этому умыслу; вышел украдкой в сени потом на двор, да бегом домой; схватил шкурку царевны Квакушки, и кинул в печь, а сам как ни в чем не бывал, воротился опять пир допировывать.

Попировали гости, потешились; пора, говорят, молодым и отдых дать, и царь Тафута тоже мыслей тех, а царевичам и подавно того желается.

Простилися все с царем Тафутою, благодарствовали его за хлеб за соль, за почесть дорогую, милость царскую, и отправились по домам, кто на конях, а кто пешком; кто просто так весел, а кто под хмельком; кто с женой, а кто одинехонек. Ведь и в те поры, как и нынче, у людей была судьба разная!

Старшие царевичи с своими невестами пришли домой, поспешили поскорей раздеться да лечь отдохнуть, успокоиться, а чтобы никто не потревожил их, и двери на крюк заперли крепко на крепко!.. Так же думал поступить и царевич Иван, ан дело вышло иначе: не думал он не гадал как в беду попал, как на льду подломился добрый молодец!

Пришел домой царевич с женой; только вошли, он было и дверь на крюк, а царевна Квакушка хвать под кровать, ан шкурки и нет…

«Царевич! где шкурка моя?» спрашивает жалобным голосом царевна Квакушка Ивана царевича.

– Не знаю, моя лебедушка, голубочик мой!.. видно запропастилась куда-нибудь; ну да полно искать, завтра сыщется!.. Теперь уже поздно, дрема берет; пойдем-ко приляжем; ведь ты, царевна, устала чай…

«Царевич! царевич! где шкурка моя? куда ты девал? отдай ее! что ты со мною делаешь?..» говорила царевна Квакушка еще жалобнее прежнего.

– Да почему же мне знать, ласточка моя, конопляночка; ну где ты положила, там видно и лежит она. Пойди же, усни-ляг, завтра вдвоем авось найдем!..

Царевич было-миловать, целовать, ласкать, увиваться, куда тебе!.. Заплакала царевна, что дитя малое, а сама все упрашивает…

«Иван царевич! отдай мне шкурку мою! куда ты девал ее, куда спрятал ты? мне нельзя жить без неё!.. Отдай мне ее!.. будь добр, милостив, пусти меня шкурку сыскать, где она? где шкурка моя?..»

И больно взяла жалость царевича Ивана, и не рад он, что послушал совета чужого, сам заплакать готов, да уж и то у него слезы на глазах показалися, а царевна все более плачет, все жалостней просит и умаливает, чтобы он ей её шкурку отдал. Не вытерпело сердце у Ивана царевича, обнял он царевну Квакушку, и поведал ей вину свою, сказал ей про поступок свой, что, желая ее всегда видеть таковою, какова она теперь, сжег её шкурку лягушачью…

Взвизгнула царевна Квакушка диким голосом, услышав такую весть, и кинулась прочь от царевича… Царевич Иван хотел ей еще какое-то слово в утешенье сказать… только вдруг одолел его крепкий сон, и он повалился на постель что сноп.

А царевна Квакушка, вскочила на окно, пропела какую-то песню своим ветрам-помощникам, и вмиг обернулась серой утицей, взвилась-полетела, и след простыл!..

Только оставила после себя грамотку, а в той грамотке значилось: «Прощай, царевич Иван! не смог ты своего слова держать, не умел меня удержать, прощай!.. Долго мы не увидимся, а может расстались на веки вечные!.. Если хочешь отыскать меня, то ступай, поезжай за тридевять земель, в тридесятое царство, заморское государство, там быть может и найдешь меня.»

Позвольте же, господа честные, люди добрые, приостановиться и мне, старику, да отдохнуть немножечко! хоть конец уже и недалек теперь, да усталому последняя верста длиннее пяти первых кажется: дозвольте же дух перевесть и собраться с новыми силами: я вам скажу поправде, что вот тут-то дело не на шутку пойдет!

На другое утро после пира царского, спят все прохлаждаются, а те, кто рано встал, опять пира дожидаются… Ведь в старые годы и малый пир по неделе шел, а тут уж думали, ему и не будет конца.

Так вот встает после пира православный народ; кто уж умылся, пригладился, кто только с постели встал, да потягивается, а кто еще храпит-спит, хоть водой обливай, не добудишься; всякой молодец на свой образец, у всякой-де птички есть свой напев.

Да вот… идет прежде шептанье, там говор пошел, а там и просто голосить начали, что-де у Тафуты царя что-то в хоромах не доброе, после пира веселого подеялось что-то печальное!.. А чтобы такое?..

Некуда правды девать – вострая правда, что шило в мешке, неутайчива, совсем вон не выйдет, а миру покажет себя; уведали, узнали православные, что стряслась беда нежданая, пропала невеста у младшего царевича!..

Да и как не узнать: раным-ранешенько прибежал царевич Иван к отцу-Тафуте царю; еще тот почивал на радостях, а бедный царевич плачет, рыдает, голосом воет, причитает, у крыльца палат убиваючись!..