Тысяча душ - [56]

«Что это она точно сожалеет и грустит обо мне?» – подумал он и тоже не находился с своей стороны, о чем начать бы разговор. Вскоре, однако, в соседних комнатах раздались радостные восклицания княжны, и на террасу вбежал маленький князек, припрыгивая на одной ноге, хлопая в ладони и крича: «Ма тантенька приехала, ма тантенька приехала!..» – и под именем «ма тантеньки» оказалась Полина, которая шла за ним в сопровождении князя, княжны и m-r ле Грана. Княгиня очень ей обрадовалась и тотчас же заметила, что она приехала в новой амазонке, очень искусно выложенной шнурочками.

– Как это мило, как это хорошо! – проговорила она, рассматривая наряд.

– C'est tres joli, maman[49], – подхватила с чувством княжна.

– Ба! О, я, вандал, и не заметил! – воскликнул князь и, вынув лорнет, стал рассматривать Полину.

– Charmant, charmant,[50] – говорил он.

M-r ле Гран сказал комплимент, уже прямо относившийся к Полине, вроде того, что она прелестна в этом наряде; та отвечала ему только легкой улыбкой и обратилась к Калиновичу:

– А вам, monsieur Калинович, верно, не нравится моя амазонка?

– Напротив, я только не говорю, а восхищаюсь молча, – отвечал он и многозначительно взглянул на княжну, которая в свою очередь тоже отвечала ему довольно продолжительным взглядом.

Полина приехала в амазонке, потому что после обеда предполагалось катание верхом, до которого княжна, m-r ле Гран и маленький князек были страшные охотники.

– А вы с нами поедете? – спросила Полина за обедом Калиновича.

– Я-с?.. – начал было тот.

– Вы, верно, боитесь ездить верхом? – заметила вдруг княжна.

– Почему же вы думаете, что я боюсь? – возразил Калинович, несколько кольнутый этим вопросом.

– Вы статский: статские все боятся, – отвечала княжна.

– Нет, я не боюсь, – отвечал Калинович.

Кавалькада начала собираться тотчас после обеда. М-r ле Гран и князек, давно уже мучимые нетерпением, побежали взапуски в манеж, чтобы смотреть, как будут седлать лошадей. Княжна, тоже очень довольная, проворно переоделась в амазонку. Княгиня кротко просила ее бога ради ехать осторожнее и не скакать.

– И я вас, княжна, о том же прошу; иначе вы в последний раз катаетесь, – присовокупил князь.

– Ничего, – отвечала весело княжна.

– Нет, я ей не позволю, – сказала Полина.

– Пожалуйста! – проговорили князь и княгиня в один голос.

Когда лошадей подвели к крыльцу, князь вышел сам усаживать дам. Князек и m-r ле Гран были уже верхами: первый на вороном клепере, а ле Гран на самом бойком скакуне. Полина и княжна сели на красивых, но смирных лошадей. Калиновичу, по приказанию князя, тоже приведена была довольно старая лошадь. Но герой мой, объявивший княжне, что не боится, говорил неправду: он в жизнь свою не езжал верхом и в настоящую минуту, взглянув на лоснящуюся шерсть своего коня, на его скрученную мундштуком шею и заметив на удилах у него пену, обмер от страха. Желая, впрочем, скрыть это, он начал спокойно усаживаться.

– Monsieur Калинович, не с той стороны садитесь! – воскликнул ле Гран.

Князек захохотал.

– Все равно, – заметил князь.

– Все равно! – повторил сконфуженным голосом Калинович и затянул поводья. Лошадь начала пятиться назад. Он решительно не знал, что с ней делать.

– Не держите так крепко! – сказал ему князь, видя, что он трусит. Калинович ослабил поводья. Поехали. Ле Гран начал то горячить свою лошадь, то сдерживать ее, доставляя тем большое удовольствие княжне и маленькому князьку, который в свою очередь дал шпоры своему клеперу и поскакал.

– Bien, bien![51] – кричал француз и понесся вслед за ним. Княжна тоже увлеклась их примером и понеслась. Калинович остался вдвоем с Полиной.

– Вас, я думаю, мало интересуют наши деревенские удовольствия, – начала та.

– Почему ж? – спросил Калинович, более занятый своей лошадью, в которой видел желание идти в галоп, и не подозревая, что сам был тому причиной, потому что, желая сидеть крепче, немилосердно давил ей бока ногами.

– Ваши мысли заняты вашими сочинениями, – отвечала Полина.

Калинович молчал.

– И какое это счастье, – продолжала она с чувством, – уметь писать, что чувствуешь и думаешь, и как бы я желала иметь этот дар, чтоб описать свою жизнь.

– Отчего ж вы не опишете, – проговорил, наконец, Калинович, все не могший совладать с своей лошадью.

– Сама я не могу писать, – отвечала Полина, – но, знаете, я всегда ужасно желала сблизиться с каким-нибудь поэтом, которому бы рассказала мое прошедшее, и он бы мне растолковал многое, чего я сама не понимаю, и написал бы обо мне…

Калинович вместо ответа взглянул вдаль.

– Княжна ускакала; вы не исполнили вашего обещания княгине, – заметил он.

– Ах, да; закричите ей, пожалуйста, чтоб она не скакала! – проговорила Полина.

– Княжна, князь просил вас не скакать! – крикнул Калинович по-французски. Княжна не слыхала; он крикнул еще; княжна остановилась и начала их поджидать. Гибкая, стройная и затянутая в синюю амазонку, с несколько нахлобученною шляпою и с разгоревшимся лицом, она была удивительно хороша, отразившись вместе с своей серой лошадкой на зеленом фоне перелеска, и герой мой забыл в эту минуту все на свете: и Полину, и Настеньку, и даже своего коня…