Тысяча душ - [142]

– Постойте-ка, Михайло Трофимыч, погодите! – крикнул архитектор.

– Годим, коли надо! – отозвался подрядчик. – Постой ты, дура! – прибавил он кучеру.

Тот остановился.

Архитектор соскочил с пролеток и подбежал петушком.

– Я все старое, – начал он, – берете за собой Манохинскую гать али нет?

Подрядчик нахмурился.

– Эх ты, братец ты мой! Словно вострым колом ударил ты меня этим словом! – отозвался он и потом продолжал в раздумье: – Манохинская ваша гать, выходит, дело плевое, так надо сказать.

– Да что плевое-то? Что? Капризный ты человек!.. Кажется, сметой уж не обижены, – говорил архитектор, глядя с умилением в глаза Михайлу Трофимову.

– Не о смете, любезный, тут разговор: я вон ее не видал, да и глядеть не стану… Тьфу мне на нее! – Вот она мне что значит. Не сегодня тоже занимаемся этими делами; коли я обсчитан, так и ваш брат обсчитан. Это что говорить! Не о том теперь речь; а что сами мы, подрядчики, глупы стали, – вон оно что!

– Да что глупы-то? Николашки Травина, что ли, боишься?

– Рылом еще Николашка Травин не вышел, чтоб стал я его бояться, и не токмо его, ни Григорья вашего Петрова, ни Полосухина, ни Семена Гребенки, – никого я их не боюсь, тем, что знаю, что люди в порядке.

– Люди в порядке… – подтвердил архитектор.

– В порядке, – повторил подрядчик, – и хоть бы нам теперича портить дела друг дружке не приходится. Коли он мне теперича эту оказию в настоящем виде сдаст, так я ему в двадцати местах дам хлеба нажить, а дело то, что баря в наше званье полезли. Князь тут нюхтит, коли слышал?

– Как не слышать!.. Просьбу уж подал; только так мы полагаем, что не за делом, брат, гонится – будь спокоен, а так, сорвать только ладит… свистун ведь человек!

– То-то вы умны, видно, да еще не больно! – возразил с досадою подрядчик. – И я, помекая по-вашему на то, ездил к нему и баял с ним.

– Ну, что ж?

– Ну, что? А то, что прямо было обозначил ему: «Полно, говорю, ваше сиятельство, барин ты умный, не порти, говорю, дела, возьми наперед отступного спокойным делом, да и баста! Я, говорю, тебе тысчонок пять уваженья сделаю». Так поди! Разве сговоришь?.. «Мне-ста, говорит, Михайло Трофимыч, я теперь в таких положениях, что не токмо пятью, а пятнадцатью тысячьми дыр моих не заткнуть, и я, говорит, в этом деле до последней полушки сносить буду, и начальник губернии, говорит, теперь тоже мой сродственник, он тоже того желает…»

– Про начальника губернии он врет начисто, одни только отводы делает: не такой тот человек! – заступился архитектор.

– Понимаем это; что ты учишь, словно малого ребенка! – возразил подрядчик с запальчивостью. – Не сегодня тоже крестили, слава богу! Ездил я тоже и к начальнику губернии.

– А когда ездил, так и хорошо! – подхватил было архитектор.

– Спасибо за это хорошее; отведал я его! – продолжал Михайло Трофимыч. – Таких репримандов насказал, что я ничего бы с него не взял и слушать-то его! Обидчик человек – больше ничего! Так я его и понимаю. Стал было тоже говорить с ним, словно с путным: «Так и так, говорю, ваше высокородие, собственно этими казенными подрядами я занимаюсь столько лет, и хотя бы начальство никогда никаких неудовольствий от меня не имело… когда и какие были?»

– Какие уж от тебя неудовольствия! – подтвердил архитектор.

– Какие! – повторил Михайло Трофимыч ожесточенным голосом. – А он что на то говорит? «Я-ста знать, говорит, не хочу того; а откуда, говорит, вы миллионы ваши нажили – это я знаю!» – «Миллионы, говорю, ваше высокородие, хоша бы и были у меня, так они нажиты собственным моим трудом и попечением». – «Все ваши труды, говорит, в том только и были, что вы казну обворовывали!» Эко слово брякнул! Я и повыше его от особ не слыхал того.

Архитектор вздохнул и покачал головой.

– Да ты слушай, братец, какие опосля того стал еще рисунки расписывать – смехоты, да и только! – продолжал Михайло Трофимов тем же ожесточенным голосом. – Ежели теперь, говорит, это дело за вами пойдет, так чтоб на вашу комиссию – слышь? – не токмо што, говорит, десятый процент, а чтоб ни копейки не пошло – слышь?

Архитектор опять покачал головой.

– Что ж ему так комиссия-то наша поперек уж горла стала, – сказал он.

– Да уж не о комиссии, а о самом себе тут я говорю… Начальство теперь само по себе, а я сам по себе: кто ж в моем деле может указчик быть? Мои деньги! Хочу парю, хочу жарю, хочу с кашей ем – и баста! Разговаривать нечего! – окончательно вспылил, ударив себя в грудь, Михайло Трофимов. – «А в производители работ, говорит, слышь, я из здешних господ вам не дам, а выпишу из Питера: того уж, говорит, не купите». Слышь! Словно мы, братец, ты мой, питерских-то не видали. Я, согрешил грешный, прямо ему сказал на то: «Разве, говорю, ваше высокородие, английских каких выпишете: там, может быть, у тех другое поведение; а что питерских мы тоже знаем: дерут с нашей братьи еще почище здешних». – «Ну уж этого, говорит, не беспокойтесь, не будет у меня, да и принимать, говорит, я сам буду; на каждой сажени дыру проверчу: и то говорит, знайте!» В эку глубь хочет лезти!

– Да что он в эти дыры увидит? Что видеть-то тут?.. – перебил, усмехнувшись, архитектор.