Tyrmä - [29]

А Иисус скончался за пять лет до своего Петра. Ушел он мирно, не потревожив никого, все также в обустроенном им Распятском ските на горе Голгофа. Но в отличие от царя, умершего в 52 года, отошел он в весьма почетном возрасте. Его там же и похоронили, подивившись, что тело не претерпело никаких изменений за то время, пока его не обнаружили.

С тех пор скит Иисуса начал ветшать, потому что среди монахов больше не нашлось никого, кто бы решился на одинокое подвижничество. К моменту задействования большевиками архипелага под сугубо каторжные цели Распятский погост, как его стали именовать после похорон хозяина, развалился совсем. Зато созданная во второй четверти 19 века «пещера монаха», якобы скит Иисуса, сделалась местом паломников и проведения служб. Архимандрит Досифей решил: почему бы не пойти навстречу верующим, которые до сих пор поминали легендарного чудотворца. Ничего личного — только бизнес.

Бокий кивнул Блюмкину, и тот, вновь вспрыгнув на стол, заговорил, загадочно улыбаясь.

— Деньги, определенная работа — это перспектива, — сказал он. — Нам же нужна действительность. А она такова: ты нам поможешь, а мы потом решим, насколько эта помощь тянет. Вдруг, разойдемся краями, а?

Тойво в ответ непроизвольно хмыкнул, но постарался как-то скрасить этот казус словами:

— Ну, выбора-то у меня нет, на самом деле. Только мне бы информацию какую-нибудь. Что делать-то?

— Выбор всегда есть, — строго сказал Глеб. — Или мы тебя забудем, сиди здесь до скончания века, строй планы о побеге, или ты делаешь то, что тебе скажут. В этом случае твое будущее не определено, оно, как говорится, в твоих руках.

Антикайнен пожал плечами:

— Клясться в верности не буду — бессмысленно это — но выбираю первый вариант. Только у меня есть условие.

— Какое? — сразу спросил Бокий.

— Ну, я его потом скажу, как только сделается понятным, что от меня требуется.

Блюмкин сдержанно улыбнулся: вероятно его позабавило, что некое условие ставится прежде, чем оговаривается задача. Вообще, Яков выглядел, скорее, как начальник отдела кадров, рассматривающий претендентов на некую должность. В то же самое время Глеб играл роль работодателя.

— Что скажешь, товарищ Блюмкин? — спросил Бокий.

— Можно попробовать, — пожал тот плечами. — Да и под критерии Барченко вполне подходит. Придется проверять опытным путем. Пристрелить его всегда успеем.

Тойво сохранял невозмутимость во время разговора двух чекистов — все равно от него уже ничего не зависело. Пристрелиться он всегда успеет. Гадать, что же ему хотят предложить, тоже не хотелось. Вряд ли что-нибудь хорошее.

  Кончен день вечером,

  Мне терять нечего.

  Сяду я и отдохну от дел.

  И скажу каждому —

  Был день однажды мой.

  И я достиг того, чего хотел.

— Что знаешь об острове Анзер? — спросил Бокий.

— Ничего не знаю, — ответил Тойво, однако все же кое-что он, оказывается, знал. Может быть, это знание от него было сокрыто еще несколько секунд назад — но тут, бац, озарение.

— Это интересное место, — заметил Блюмкин и начал болтать ногами, как школьник на перемене. — И интересно оно тем, что почти не тронуто всякими реформами и прочей бесовщиной.

Во время царя Михаила Федоровича в 1633 году Троицкий скит, что стоял на острове Анзер, получил жалованную грамоту о независимости от Соловецкого монастыря. И никакой игумен или архимандрит темникам этого скита был не указ. Всего в нескольких километрах как раз и жил своей замечательной жизнью святой Иисус.

Все это Тойво откуда-то знал, но промолчал. Но, похоже, что и Блюмкин догадывался об этих его знаниях. Он так внимательно и испытующе смотрел на Антикайнена, что в других условиях последний обязательно зарядил бы ему с ноги в голову. Однако не те сейчас были условия, не те, черт побери.

— Сам понимаешь, мы заинтересовались развалинами Распятского скита не по причине поиска зарытых кладов, святого Грааля, Золотой Бабы и прочего, — сказал Бокий. — А если ты это понимаешь, то поймешь и другое. Вот на это понимание у тебя время до завтрашнего утра. Доложишь нам, а уж затем мы примем решение. Свободен!

— Как это? — удивился Тойво, а Блюмкин коротко рассмеялся.

— Оговорился, — не поддержал смех товарищ Глеб. — Или пошутил.

Тотчас же Яков вскинулся и, приоткрыв дверь, крикнул в залу:

— Конвой сюда!

Словно из-под земли вырос Прокопьев, пожирая глазами высокое начальство.

Антикайнен, заложив руки за спину, молча развернулся и прошел через пиршественную залу. Девки пока еще не подтянулись, но парни уже оттянулись.

Два потных и одинаково лысых дядьки в расхристанных гимнастерках без знаков различия, сопя и попукивая, боролись на руках. Кто-то с роскошным чубом лениво целился из своего маузера в люстру под потолком. Начальник Ногтев, так выпучив глаза, что, казалось, они сейчас упадут и укатятся в мышиные норы, тряс перед круглым и добродушным лицом Успенского раскрытой на какой-то странице книгой.

— Это «Капитал», это Энгельс так писал, — говорил он, брызгая слюной. — Это наше руководство в борьбе. Это наше пособие. Вот спроси меня, что написано — и я тебе отвечу.

Успенский вежливо улыбался, но не переспрашивал.