Tyrmä - [27]

— Героям-лыжникам награды дают, чествуют по всей стране, ставят в пример их героизм и мужество, а ты в тюрьме сидишь, — приблизившись, перейдя на какой-то зловещий шепот, сказал он.

Антикайнен даже вздрогнул от неожиданности.

— Не пора ли вернуться в строй?

Что за глупость — в какой строй? Его коллеги по походу заслужили свои почести. Он не заслужил, потому что дезертир. Тойво старался быть честен сам с собой.

— Надеюсь, ты не питаешь иллюзий по поводу твоего бегства с Кимасозера? Тебе позволили, потому что тебе верили.

— И кто же мне позволил? — поинтересовался финн.

— Стало быть, бегство все-таки имело место быть? — спросил Блюмкин и снова отошел к столу.

— Роковое стечение обстоятельств — не более, — ответил Антикайнен.

— Но деньги надо вернуть, — очень просто и как-то сердечно произнес Яков. — Помоги нам организовать твое будущее.

— У меня здесь с собой ничего нету, — пожал плечами Тойво. — Но я смогу организовать вам что-нибудь, если получу некую свободу действий.

Блюмкин переглянулся с Бокием, продолжавшим молчать, и сделал какой-то оговоренный ранее жест.

Черт побери, да это же практическая кинезика! Антикайнен, наконец, понял, к чему все эти разговоры, то вполне задушевные, то напрягающие. Зачем менялся тон и сокращалось расстояние между собеседниками, тоже стало понятным.

Яков изначально проверял реакцию финна на вполне безобидные и очевидные вещи, изучал, если хотите, мелкую моторику. Затем он менял тактику, добавив напряженности. Вообще, основная задача кинезики — выяснить, когда опрашиваемый или допрашиваемый говорит правду, когда — ложь, основываясь на поведенческих навыках. Об этом способе ведения допросов Тойво слышал еще с Интернациональных курсах командиров. Правда, говорили об этом поверхностно, не преминув обозвать «псевдонаукой психологии». Однако, коль Блюмкин ее практикует, значит — не все так «псевдо!»

— Слушай, Глеб Иванович, — сказал Тойво. — Ты же знаешь, что у вас на меня ничего нет. Давить на меня, по большому счету, нечем.

Он внутренне содрогнулся, потому что единственная вещь, которой он дорожил больше всего на свете — это жизнь его Лотты. Никаких богатств за нее не жалко, но не в человеческой власти возвращать прошлое или менять настоящее. Воздействовать можно только на будущее.

— Да это мы просто так, — усмехнулся Бокий. — Проверяем, остался в тебе здравый смысл, либо уже нет.

— Ну, и как?

— А деньги вернешь? — это уже Блюмкин опять подключился.

— Конечно, я могу вам как-то помочь найти деньги. Но, во-первых, не отсюда. А, во-вторых, вы же совсем не стеснены финансовыми ограничениями, — проговорил Антикайнен.

Яков взглянул на Глеба, и оба усмехнулись.

9. Старые знакомые, новые дела

Когда-то при царе Горохе приезжал на Соловецкий архипелаг царь Петр Первый. Следует, конечно, различать Гороха и Петра. Горох — это имя нарицательное, а Петр — ну, плотник, что ли: прорубил окно в Европу.

Главным в ту пору на монастыре был архимандрит Фирс, имевший очень большую слабость заниматься управлением средствами поднадзорных ему арестантов. И у того боярина, что в Немытой башне художественно воет на волчий манер делами займется, и у сибирского сотника, что под крыльцом сидит, тихо, как мышка, делами интересуется, и у третьего, и у четвертого. Да всех дел и не упомнить. И не переделать — тоже.

Но копеечка к копеечке, на Соловки потекли финансовые ручейки, необходимые для достойного содержания зэков. Ну, и храмы, опять же новые строить, а старые — ремонтировать, каналы укреплять, угодья возделывать, рыбу ловить в промышленных масштабах.

Ну, а зэков кормить — так не на курорте же они, право слово! Живы — вот и ладно!

И тут, бац — царь на острове высадился с немногочисленной свитой. Фирс ему в ноги:

— Я, конечно, дико извиняюсь, но каким же ветром в наши края занесло столь красивого мужчину?

— Водка есть? — спросил Петр.

— Таки да, — покаялся архимандрит.

Царь обернулся к свите и погрозил ей кулаком. Потом громоподобно высморкался в ладонь и той же рукой подергал попа за бороду.

Монахи с испуга затянули песню, будто бы плясовую, а издалека из своего заточения завыл опальный боярин.

— Весело у вас тут, как я посмотрю, — сказал царь, потом одним глотком выпил поднесенный стакан местной, настоянной на березовых почках, огненной воды, уткнулся носом, словно бы занюхивая, в архимандритскую холеную поросль, что свисала с подбородка, и там засопел.

— Шо? — боясь пошевелиться, прошелестел главный Соловецкий поп.

— А шоб знал! — ответил ему Петр.

Фирс сразу же подумал о задуманной им секуляризации, будь она неладна. Подмена духовных дел сугубо мирскими, что и являлось собой, собственно говоря, секуляризацией, не нашла поддержку карельского населения. «Ох, барыги» — качали они головами вслед монахам. Ну, а те, знай себе секуляризировались, то есть, обогащались.

«И нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделал бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец, и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли».