Тяжесть короны - [41]

— Не приму. Я уже и так догадалась, что он погиб во время первой войны. Это не повод теперь о нем не говорить.

Ромэр благодарно улыбнулся и стал рассказывать. Его отец, князь Рене из рода Тарлан, что с древне-ардангского переводилось как лунный олень, правил обширными землями на севере Арданга. Во время первой войны он пытался объединить усилия с соседями, но самоуверенные князья считали, что превосходят уже побежденных собратьев по всему, и отказывались от союза. А потом стало поздно. Каждое княжество билось за себя, и все они, одно за другим, пали сраженные к ногам Великого Стратега Дор-Марвэна Несокрушимого.

Я знаю, Ромэр пытался говорить бесстрастно, чтобы косвенно не обвинить меня, принцессу Шаролеза, в бедах своего государства. Но в голосе арданга помимо его воли прорывалась горечь, а лицо вновь стало ожесточенным. Это была его страна, которую он любил всем сердцем. Страна, за которую он поплатился свободой и несколькими годами жизни, за которую был готов сложить голову. Арданг был для него всем.

В те редкие моменты, когда во время своего рассказа Ромэр смотрел на меня, я видела боль в его глазах и очень боялась, что он вновь замкнется в себе. То, что он пережил, что в сокращенной форме рассказывал мне… Это было страшно. Неестественно быстро повзрослевший подросток, сражавшийся за свою землю наравне со взрослыми. Восемнадцатилетний парень, видевший своими глазами смерть отца, бывший рядом с дядей, по сути, единственным оставшимся в живых родственником, когда того тяжело, почти смертельно ранили. Отчаявшийся молодой юноша, ставший свидетелем разорения и разграбления родного замка… Поражение, ледяной занозой засевшее в сердце, ядом разъедавшее душу. Он, как и другие выжившие дворяне Арданга, стал изгоем, вынужденным скрываться от солдат, называться чужим именем, заискивать перед чернью ради спасения своей жизни. Ромэр рассказал, что дядя остался жить на родовых землях даже после того, как потерял на них все права, лишился самой возможности близко подходить к замку, принадлежавшему роду Аквиль более пяти сотен лет… И возможность жить на совсем недавно принадлежавшей ему земле дядя считал благом…

Ромэр говорил спокойно, во время рассказа его голос ни разу не дрогнул. Но арданг старался на меня даже не смотреть, сосредоточенно рассматривая угол стола. Большая часть рассказа была просто сухим перечислением фактов, но меня бросало то в жар, то в холод, когда Ромэр говорил о бесчинствах наших войск на ардангской земле, о сражениях, о сожженных деревнях…

Я понимала, что восстание было тогда единственным выходом. Старалась не думать о второй войне, о которой арданг не обмолвился и словом. Если откровенно, то спрашивать о ней боялась. В голову неожиданно пришла еще одна мысль: хорошо, что с самого начала не сказала Ромэру, кто я, только назвала имя. Какое у него могло быть отношение к дочери человека, затеявшего войну, и к приемной дочери человека, жестоко подавившего восстание, победившего подлостью, я представляла. Ни о доверии, ни о помощи речи бы не было… Уверена, если бы он знал, кто я, даже краюхи хлеба у меня не взял бы… Какое, все же, у судьбы странное чувство юмора, — именно мне, той, которой он никогда не доверился бы, выпало помочь Ромэру.

Закончив свой рассказ, Ромэр надолго замолчал, не поднимая на меня глаз, все так же рассматривая стол. А я смотрела на этого решительного, гордого человека, сидевшего передо мной на краю кровати, и восхищалась им, спрашивая себя, как же он не сломался? Я бы и злейшему врагу не пожелала такую жизнь. Если во время войны его поддерживала небезосновательная вера в победу, то что, что, во имя небес, давало ему надежду в подземелье отчима? Ведь там надежды не было никакой. И это просто… отказаться от еды и питья и… прекратить эту постоянную пытку. Я бы сделала именно так… Но что-то помогало ему, поддерживало и там, в камере… Что?

В дверь постучали.

— Да? — тут же откликнулся Ромэр, поворачиваясь к источнику звука.

— Вы обедать будете? — послышался из коридора голос хозяина.

— Конечно, спасибо, — вежливо ответил арданг.

— Лады, все будет готово через час, — сказал хозяин и ушел.

Я не могла оторвать взгляда от Ромэра, и заметила, как уголок рта собеседника приподнялся в саркастичной усмешке.

— Интересно, а что Стратег… — начал арданг, поворачиваясь ко мне, но осекся, усмешка исчезла. Взгляд из вызывающего стал виноватым. Ромэр несколько долгих мгновений смотрел мне в глаза, потом шепнул: — Прости.

И только тогда я поняла, что плачу. Тряхнула головой, отгоняя призраков прошлого, поспешно провела ладонями по щекам, стирая слезы:

— Это ты извини.

— Не думал, что ты так близко к сердцу воспримешь мои слова, — поостерегся бы рассказывать. Не хотел тебя расстроить, — покаялся арданг.

— Ромэр, все в порядке, — поспешно заверила я. — Я просто… Все в порядке, правда.

Не признаваться же, что мне больно было это слушать. Что сухие фразы из хроник вдруг преобразились, стали кровавыми картинами, окаймленными копотью пожарищ. Что даже не могу обидеться на Ромэра, всего лишь на мгновение предположившего, что я способна с заносчивостью победителя злорадствовать из-за поражения его страны. Мне почему-то казалось, он должен лучше меня понимать. Хотя… с чего бы вдруг? Ведь это был первый раз за два месяца, когда мы разговаривали о чем-то личном, а не отделывались короткими общими фразами.