Тяжелые бои на Восточном фронте - [90]

Эта пытка жаркими неприспособленными камерами, переполненными арестованными людьми, продолжалась три дня и три ночи, пока наконец у гауптмана из соседней камеры не лопнуло терпение.

– Я требую старшего офицера! – взревел он, как бешеный бык. – Это бесчеловечное обращение!

Он начал стучать кулаками в дверь и шумел столько времени, что стражникам в конце концов это надоело.

Появился лейтенант американской армии, однако ему не удалось утихомирить разбушевавшегося гауптмана.

После горячей словесной перепалки лейтенант согласился вызвать старшего офицера. И как только тот увидел, в каких условиях нас содержат, то немедленно приказал лейтенанту организовать транспорт и перевезти арестованных в специальный лагерь.

Когда прибыли два грузовика, нас выстроили у главного входа в ратушу. Однако наш гауптман вновь начал высказывать претензии.

– Мы не сделаем ни шагу, пока нам не вернут наши награды и знаки отличия, – заявил он под одобрительные крики остальных немецких пленных.

Охранники принялись осыпать нас проклятиями и попытались выдавить с лестницы к автомобилям. Однако мы начали сопротивляться и отказались уходить, несмотря на удары прикладами. Мы продолжали твердо стоять на своем, осыпали ругательствами охрану и кричали:

– Нас ограбили! Нас ограбили!

Наконец нам на помощь пришел американский офицер, говоривший по-немецки. Немного поговорив с Гауптманом, он повернулся к одному из своих солдат:

– Где их награды?

Он повторил свой вопрос по-немецки, чтобы мы могли понять, о чем идет речь.

– На гауптвахте, сэр, – ответил солдат.

– Немедленно пойдите и принесите все – награды, эмблемы, часы! Я не позволю, чтобы у меня под носом занимались мародерством.

Через десять минут несколько охранников вернулись с немецкими касками, доверху наполненными вещами, отобранными у пленных. Гауптман первым вернул себе свою награду – Рыцарский крест. Тут-то я и понял, почему он так настойчиво требовал вернуть ему похищенное: Рыцарский крест вручался только тем, кто имел особые заслуги перед рейхом.

Через несколько часов нас привезли в недавно покинутый лагерь для перемещенных лиц, границы которого были обозначены невысоким забором из двух горизонтально натянутых линий гладкой проволоки. Охранники-поляки, предупрежденные о нашем скором прибытии, встретили нас градом камней. С оскорблениями и насмешками они выдали каждому из военнопленных по тонкому одеялу и развели по каким-то жалким баракам, в которых не было ни окон, ни дверей, ни даже нар, чтобы лежать. Пол в бараках был застелен стекловатой, доставленной с ближайшего военного предприятия концерна «Герман Геринг Верке». Ночью тонкие иголки стекловаты очень скоро начали впиваться в каждую клетку тела, вызывая страшный зуд, так что я вскоре расчесал все, что было возможно, едва не до крови. Это было мучение посильнее, чем борьба со вшами, донимавшими нас на Восточном фронте. К счастью, лагерь перешел под охрану какой-то британской части, что избавило нас от издевательств со стороны поляков, хотя те и продолжали болтаться поблизости в надежде чем-нибудь разжиться…

Вскоре я завел знакомство с одним военнопленным, бывшим эсэсовцем, который выполнял в лагере обязанности переводчика. По мере того как лагерь наполнялся новыми заключенными, мы все больше ужасались тому, как наших товарищей по несчастью сильнее и сильнее охватывала горячка отречения от собственного прошлого. По их заявлениям, никто из них никогда не был членом НСДАП, они подчеркивали свою глубочайшую ненависть к Гитлеру, а те, кто постарше, отрицали, что когда-либо голосовали за нацистов на выборах. Это ярко выраженное отрицание некогда непоколебимой лояльности фюреру, вне всякого сомнения, было призвано убедить союзников, что их пленники невиновны в тех ужасных преступлениях, о которых стало известно после освобождения концентрационных лагерей. Все это достигло своей кульминации, когда началась настоящая вендетта против своих же собратьев по несчастью, военнопленных. Дошло до того, что какой-то офицер вермахта собрал вокруг себя группу, а вернее банду, единомышленников, поставивших задачу отыскать в лагере всех членов нацистской партии. Тех, кто носил такую же фамилию, как высокопоставленные руководители партии, например Франк или Гейдрих, тут же предавали суду, правильнее сказать, пародии на судебное заседание, причем, один Бог знает, на каком основании, их неизбежно признавали виновными. Этих несчастных предавали смертной казни через повешение, а приговор приводили в исполнение по ночам в котельной лагеря.

На мое счастье, я был в одежде, в которой меня задержали, – кожаных штанах Шенка, рубашке и свитере, – и ничто не выдавало во мне бывшего солдата дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». Свою солдатскую книжку и удостоверение личности я тем не менее скрывал. Ведь уже одно то, что я воевал в дивизии, носившей имя фюрера, стало бы неопровержимым доказательством моей вины, хотя во время выборов, приведших Гитлера к власти, мне едва исполнилось девять лет, и членом НСДАП я никогда не был.

Однажды днем я лежал на нарах, слушая, как по крыше барака стучит дождь, как вдруг пронзительный вопль привлек мое внимание.