Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста - [30]

И вдруг мохер пропал, не завезли его в город. «Голод» продолжался несколько дней, а потом, когда мохер наконец появился, около лавки собралась взволнованная советско-дамская толпа. И молодой торговец, ради смеха, стал кидать (бесплатно) в женщин мохеровые мотки, а они подбирали.

Я узнал об этом на следующий день и… отправился в лавку, толком не знаю зачем, чтобы отомстить, что ли. Наверно, это было чем-то вроде выражения советского патриотизма. Лавка была заперта. С огорчения я отправился в ближайшую забегаловку «Мат’ам аш-Шабаб», в переводе на родной язык – «Кафе молодежное», и вдоволь наелся там наиострейшей фасоли.

Занятия в военной школе начинались с конца сентября. Систематической подготовки к ним не было. Особого страха я не испытывал, доверял недавнему «боевому» опыту. Зато проводились показательные (пробные) уроки, то есть когда переводчик должен был продемонстрировать мастерство перед своими – такими же переводчиками, а заодно и перед преподавателями. С «французами» все еще более или менее было понятно – их было сравнительно много. А арабистов – один-два и обчелся. У меня был такой урок 11 сентября. Присутствовавший на нем коллега-арабист подмигивал, а остальные не поняли да и не могли понять ни одного арабского слова. За несколько дней до этого цирка я провел такой же урок перед самим собой: в пустом классе прочитал на арабском лекцию «Закон Ома». И остался собой доволен.

К октябрю выяснилось, что предстоит переводить сопроводительную документацию к прибору управления зенитно-артиллерийским огнем (ПУАЗО) со всеми сопутствующими этому курсами – электротехникой, радиолокацией, теорией стрельбы и еще чем-то. Группа – сержантская, состояла из десятка человек, и в нее были подобраны достаточно грамотные люди. Вскоре выяснилось, что самый образованный имел за плечами десять классов средней школы, а большинство – намного меньше.

ПУАЗО читал подполковник из Одессы Владимир Георгиевич Реутов, с которым мы после первого же обмена взглядами поняли – сработаемся.

Этот самый ПУАЗО, управлявший работой батареи 100-миллиметровых зениток, был, скажем, предпоследним словом военной техники (Реутов как-то признался, что забыл, что там внутри), зато выглядел внушительно. Он представлял собой прямоугольный металлический ящик высотой метра полтора, длиной метра два, установленный на автомобильные шасси и утыканный разными приборами и переключателями. Сверху на него крепилась длинная труба, именовавшаяся бинокуляром. От ПУАЗО к пушкам тянулись кабели, по которым передавались данные от слежения за самолетами. Больше объяснять ничего не стану.

К ПУАЗО прилагался радар СОН-9 – огромный, молча стоявший в ангаре вагон с небольшой антенной. Пару лекций по СОНу я перевел, но в практическом обучении он не использовался. Он был неисправен. Однажды решили взглянуть, что там внутри и отчего он не работает. Глянули и обнаружили огромную, похожую на графин перегоревшую, made in Canada, лампу 1947 года. Во внутренности этого монстра никто из нас больше не залезал.

Работа на приборе требовала слаженности. Один отслеживал вражеский самолет через бинокуляр, другой фиксировал полученные данные, третьи передавали их на орудия. Наверняка я что-то упустил и даже переврал. Но поправить меня уже некому. Ну кто, скажите, помнит, как надо было стрелять из какой-нибудь бомбарды или мортиры. И все же наш ПУАЗО был механизмом, и, чтобы научиться работать с ним, требовались затраты интеллектуальные, в том числе переводческие.

Имея высшее, пусть и не техническое, образование, я освоился с ПУАЗО достаточно быстро. Перевод занятий по его устройству оказался не столь сложен, тем более шеф (Реутов быстро обзавелся этим прозвищем) говорил просто и понятно. Человек любопытный, он иногда просил сказать, как называется та или иная штуковина по-арабски, и я охотно ему об этом рассказывал. Со временем наше сотрудничество достигло таких высот, что он сначала толковал мне, что и как там внутри устроено, и я потом самостоятельно разъяснял подопечным технические подробности. Зато и он проводил некоторые практические занятия в автономном режиме: владея некоторыми существительными и глаголами (вперед-назад крути, хватит и прочими), он натаскивал ребят на ПУАЗО, а сам сидел рядом и покуривал. Одним из главных слов в его лексиконе было слово «хрень» – универсальный термин, пригодный для любой кнопки, рычага, маховичка или разъема. «Хуз» (возьми) эту хрень, «даур» (крути) – и всем все было понятно.

Занятия по прочим, смежным дисциплинам проводили другие наставники, и почти со всеми больших сложностей не возникало. Трудности перевода случались тогда, когда кто-то из учителей хотел пошутить. Как-то один из них начал со слов: «И, как говорит наш великий артист Аркадий Райкин…» Другой во время занятий по стрельбе из ЗПУ-4[21] отдал команду на непонятном языке. Когда переводчик переспросил, полковник ответил, что это он скомандовал по-португальски.

– Почему по-португальcки? – удивился переводчик.

– Я до этого в Анголе работал, – пояснил полковник и добавил: – Тоже ведь иностранный язык.