Тяжелая душа - [138]

Воздушно, трепетно, туманно.

Дождь моросил, фонарь горел.

Без шляпы, в макинтоше длинном,

Я на мосту стоял пустынном

И в воду сонную смотрел.

Стоял, смотрел… Одно движенье —

Конец всему и разрешенье,

Забвенье вечное, покой.

Но тут как будто сквозь дремоту

Мне вдруг почудилось, что кто-то

Следит внимательно за мной.

И осветилось дно речное:

«Покоя хочешь? Нет покоя.

Другое дно под этим дном».

И стало страшно мне и стыдно.

Но ничего уже не видно

В потухшем зеркале речном.

Возрождение. 1958. № 73.

Монах и вор («За морями далеко…»)

За морями далеко,

Над землею высоко,

На Лазурь-горе зеленой

Жил да был монах влюбленный.

А в кого он был влюблен,

Ведал только Бог да он.

Проходили семь старух,

Все вдовицы, кроме двух.

Проходили три девицы,

Крутобоки, белолицы.

Проходила дрянь в штанах.

Но не в них влюблен монах.

Месяц всходит из-за гор.

По тропе крадется вор,

Нос крючком, волос — папаха,

Прямо к хижине монаха.

За плечами — узелок,

В узелке — пустой мешок.

Говорит: «Отец святой,

Не взыщи за нрав крутой.

Понял ты мою природу:

Для тебя — в огонь и в воду.

Не клялся ль, что украду

Я вечернюю звезду?

Я украл, да не донес.

Чуть скатилась под откос,

Я поймал ее, нагую,

За косу за золотую.

Но она, как тень легка,

Упорхнула из мешка».

Тут монах заголосил:

«Без нее мне свет не мил.

Ни любви не быть, ни чуду.

Что теперь я делать буду?»

Утешает вор: «Найду

Краше во сто раз звезду.

Не тужи, доверься мне.

А лежит она на дне,

В глубине морской, сияя

Как жемчужина большая,

И нежней, чем этот свет,

Во вселенной света нет!»

Возрождение. 1958. № 76.

«Горит над озером звезда…»

Горит над озером звезда

И отражается в воде.

Тебя я видел… но когда

И на какой звезде?

О, вспомни, может быть, на той,

Что, в этот предвечерний час,

Своей далекой чистотой

Заворожила нас.

И чей развоплощенный свет

Еще играет на волнах, —

На той, которой больше нет

Ни в прозе, ни в стихах…

Увы, я вспомнить не могу.

Все это было, как во сне,

На незнакомом берегу,

В сверканье и в огне.

Возрождение. 1958. № 76.

ЮЖНЫЕ СТИХИ

I. Ферма («Здесь, от куриного помета…»)

Здесь, от куриного помета

Одно спасение — метла.

Любовь — которая по счету? —

Меня в курятник завела.

Клюя зерно, кудахчут куры,

Шагают важно петухи.

И без размера и цензуры

В уме слагаются стихи.

О провансальском полдне знойном,

Переходящем в полумрак,

О поведенье недостойном

Стихи слагающих бродяг.

II. Пчела («Если ты меня ужалишь…»)

Е.А. Каншиной

Если ты меня ужалишь,

Я тебя, осу, убью.

Смертью ты не опечалишь

Душу смелую мою.

Вот пчела — другое дело.

Хоть под платье, хоть в усы.

И куда приятней тело

У пчелы, чем у осы.

Нынче брит я, как татарин,

И не сходит тень с чела,

Но тебе я благодарен,

Незлобивая пчела.

Был бы жалким я уродом,

Жил бы, всех и все кляня,

Если б с детства райским медом

Не питала ты меня.

III. Отраженье («Что мне Париж! Там нет меня…»)

Марии Леонидовне Аш

Что мне Париж! Там нет меня.

Там все иное, все иначе.

Мотоциклетки трескотня

Да по ночам концерт кошачий.

А здесь вода — она течет,

Она поет, она струится.

И месяц голубой с высот

Задумчиво в нее глядится.

(Иль в облаках над ней плывет

Как бы завернутый в бумагу.)

И путник, наклонившись, пьет

Луной не тронутую влагу.

Он пьет, и кажется ему,

Что в неподвижности движенья

Он видит рая отраженье,

Невидимое никому.

IV. Китаец («Ты в шахматы играла с привиденьем…»)

Памяти Анны Ор

Ты в шахматы играла с привиденьем,

А на дворе, под проливным дождем,

Стоял китаец. Все, казалось, в нем

Дышало нескрываемым презреньем.

Но проиграв, с угрозой бесполезной

Исчезло привиденье, дождь прошел.

Один китаец ждет — упрям и зол.

И как уйти: он был — трубой железной

Перед твоим окном, чернодымящей.

Но в час, когда средь голубых палат

В малиновых штанах гулял закат,

В тот час он был китаец настоящий.

Он голосом рассчитанно-негромким

Любезности ученые шептал,

Утонченными пытками пытал

И сложные чертил головоломки.

Возрождение. 1958. № 80.

Младенец и черт («С младенцем нежным, чуть не с люльки…»)

С младенцем нежным, чуть не с люльки,

Связался черт, и сам не рад.

То подавай ему свистульки,

То барабан, то шоколад!

Младенец плачет и смеется,

Недавний вспоминает рай.

И черт несчастный, как ни вьется,

А райских слуг изображай.

Потом — без всякого уж толка —

(Однако черт ничуть не зол),

Хромого представляя волка,

На четвереньки и под стол.

Так дни бегут, растет младенец,

Стареет незаметно бес,

Теперь он страшен, как чеченец.

Но зверь лицом — душой воскрес.

А страж-хранитель, что в загоне,

Слетев с заоблачных высот,

Смиренно-тих, как на иконе,

Ему свой меч передает.

Возрождение. 1959. № 87.

Город напротив («Как смертоносной чумной заразы…»)

Как смертоносной чумной заразы,

Любви бежал я, но изнемог.

И златокудрый, голубоглазый

Ко мне ворвался крылатый бог, —

В прохладный сумрак моей пещеры,

Где я недолгий вкушал покой…

Напротив город жемчужно-серый

Волшебно-близок — подать рукой.

И дерзкий отрок склонился, глядя

На плащ мой темный и на меня:

«Скажи, какого безумства ради

Бежишь от счастья, как от огня?

Смотри — вот город. Он недалеко.

Но знай, вернешься ни с чем назад.

Никто не может вступить до срока

В его пределы — ни стар, ни млад.

А срок… — Тут вынул он из колчана

Стрелу и сердце мое пронзил. —

Иди, — сказал он, — теперь не рано!»

Взбежал на скалы, и след простыл.