Ты знаешь, что хочешь этого - [55]

Я провернула острие ножа в ладони, разрывая кожу. Мы добрались только до середины книги.

– Прости, – сказала я, вращая нож, пока рука у меня не загорелась и не стала кровоточить. – Сегодня нам придется сделать кое-что другое.

Одно заклинание, потом другое, потом еще. Каждый вечер слезы из него становилось выжимать все труднее и труднее. Я кричала, я умоляла и упрашивала, я сама плакала. В минуту слабости я даже сказала: «Ты что, не понимаешь, что я это делаю для нас?» Но еще я стала изобретательнее, и это касалось не только ножа. Он плакал от боли, плакал от страха, от одиночества; плакал от усталости и смущения. И плакал обо мне. Иногда ночами я заползала в круг и обнимала его, пока он плакал, и шептала ему, как все будет, когда мы наконец будем вместе, когда все закончится.

Прошел год. Он плакал, я собирала каждую соленую каплю, и мир раскололся у моих ног, как яйцо. У меня было не только все, чего я хотела; у меня было все, чего можно хотеть. Я придумывала новые желания, просто чтобы их удовлетворить.

В тот день, когда я добралась до последней страницы книги, я собрала все компоненты и отнесла их в подвал: травы с фермерского рынка, побрякушки из магазина «все за доллар».

Он лежал, свернувшись на полу, неподвижный, бледный и тихий, и когда я его увидела, я вскрикнула. Его глаза распахнулись.

– Ш-ш-ш, – сказала я и улыбнулась.

Я потянулась через границу круга и погладила его по руке. На его теле не осталось места, не отмеченного пересечением серебристых блестящих шрамов. Я задумалась, сотрет ли их последнее заклинание, явится ли он мне со свежей кожей, как новенький.

– Любовь моя, любовь моя, – позвала я.

Он уже несколько месяцев не произносил внятных слов, но застонал и вздрогнул, и я нежно сжала его плечо, погладила то, что осталось от волос.

Я пролистнула книгу до последней страницы, отвернув ее назад. Мы вместе сожжем эту книгу, мы с ним, когда сотворим заклинания. Моя любовь вернется ко мне, возродившаяся и целая.

Вот только – стойте.

Нет. О нет.

Заклинание у меня перед глазами расплылось и изменилось. Потребовало от меня чего-то другого. От него. Я могла бы заплакать, но вместо этого рассмеялась. Я смеялась и смеялась. Так всегда получается, да? Нельзя получить все, чего желает сердце, потому что в этом ведь нет никакой морали.

Я уставилась на заклинание, желая, чтобы оно перестроилось, но оно осталось прежним.

Поэтому я вошла в круг и выволокла его наружу. Я вспомнила, как год назад, спотыкаясь и визжа, убегала от него. Каким высоким и устрашающим он был. Теперь у меня была сила, а он почти ничего не весил. Я расправила его конечности, содрала с него грязную майку. Вынула нож и села верхом ему на грудь. Склонилась поцеловать его сухие потрескавшиеся губы, приставила острие ножа к его грудине. Я найду какую-нибудь другую любовь, настоящее желание моего сердца. Обещание было прямо передо мной, в книге.

– Не страшись, – прошептала я.

кровь сердца

слезы сердца

сердце

Синдром спичечного коробка

Прежде всего вот что.

Лора занимается в баре в Ред Хук среди дня. У ее локтя стопка библиотечных книг, в спутанный узел волос воткнут карандаш. Пыльные джинсы, потертый свитер и темно-красная помада, которая кажется Дэвиду, смотрящему на нее с другого конца зала, и соблазнительной, и совершенно неуместной. Она выдергивает карандаш, чтобы подчеркнуть что-то, и сшибает локтем пиво; спасая книжки, она промокает от колена до бедра. В ту ночь, когда Дэвид будет стирать ее следы с подбородка, Лора скажет ему, что помада – это стратегия: накрасься красной помадой, как только встанешь, скажет она, и неважно, насколько ты неопрятна в остальном – пятна на одежде, размазанная подводка, сальные волосы – все посчитают, что ты звезда, а не неряха. Но правда в том, что Лора и звезда, и неряха: ее неряшливость и делает ее звездой, в этом нет противоречия. И, по мнению Дэвида, решение бороться с грязью при помощи помады – это, разумеется, философия моды, которую могут безопасно практиковать только молодые и очень красивые; те без усилий сияющие девушки, на которых даже грязь и уродливая одежда выглядят неким хвастовством: смотрите, меня даже это не портит.

Через полгода, хотя они говорят друг другу «я тебя люблю» и делают то, что обычно делают пары, – жалуются на друзей, пререкаются из-за того, когда идти обедать, – какая-то часть Дэвида все равно ждет, что Лора однажды поднимет на него глаза, вздрогнет и скажет: «Погодите, это что, шутка? Ты, на хер, кто?»

Потом как-то вечером она на час опаздывает на ужин. Вместо того чтобы объявить о разрыве, который ему всегда кажется неотвратимым, она сообщает, что бросает диплом; она хочет, чтобы он согласился на работу, над которой думал, чтобы они переехали на другой конец страны, «попробовали Калифорнию», начали все заново.

Хочет ли Дэвид уйти с работы и переехать в Калифорнию? Внезапное желание Лоры начать новую жизнь, которую она для них сочинила, так поразительно, что он честно не понимает. Но в ту ночь Лора чистит зубы с той же беспечной энергией, с которой делает все, и, когда она сплевывает в раковину, белая пена оказывается пронизана красными нитями. Она склоняется к зеркалу и гримасничает, глядя на свое отражение, завороженная видом обнаженных в окровавленном оскале зубов. Когда случится то, что их ждет, Дэвид будет возвращаться к этому воспоминанию как к некоему предзнаменованию: Лора, застывшая перед зеркалом, завороженная видом собственной крови.