Ты забыла свое крыло - [34]

«Поэтому и улыбка у тебя такая измученная!» — чуть было не сказал я.

— А чего было делать еще? Заводы позакрывались. Только рыбою и спасались. Сын рос! А ловилось тогда отлично, мало кто сюда рисковал. И семью кормил, и соседям всем раздавал! — Он опять блаженно разулыбался, словно то были самые лучшие времена. — Вдруг жена говорит: стоп! И стала, соседям же, мою рыбу за деньги толкать. Мол, сына еще и одевать надо и за квартиру платить. Ну я тогда и стал пить! Вернее, возобновил… Что ж это, думаю, я жизнью рискую, а она мне, как я считаю нужным, делать не дает! — Вдруг закинул голову и так и держал. По морщинам потекли слезы. И сияющая (слезами) улыбка! — А я и пьяный добирался сюда!

— Молодец.

— Да… Привязалась однажды тут приблатненная шпана. «Ну что? Поучить тебя плавать, батя?» А я на вертикальной свае стою, как Симеон Столпник. Да еще дождик сек, ураган. И держаться не за что. Позиция уязвимая. Повернулся к ним. Улыбаюсь.

Да, улыбаться он может.

— Говорю: «Лучше бы водкой угостили, чем херню молоть». Заржали: «Да вот не можем к тебе добраться!» — «А я, — говорю, — сам к вам приду!» Такое, честно сказать, было отчаяние — все худшее только к лучшему. Показал им, как надо «винтом» водку пускать… Одобрение вызвал. Очнулся в общаге их. Еще водки потребовал. Потом стал рассказывать им, сосункам, как сидел.

Да, каторжный надрыв в нем чувствовался. Не без того.

— Какой-то мужик тоже зашел, слушал. Лысый, громадный такой. Пригласил потом к себе в кабинет. Оказался директор этого ПТУ. И предлагает с ходу: «Будешь воспитателем?» А я не могу отказывать, когда хороший человек. «Других, что ль, нет?» — «Другие в этот ад не идут». — «Да я, видишь, не идеальный!» — «Да идеальный, — говорит, — тут и не справится! А ты — в самый раз!» А завод-то наш закрылся как раз… ну — без работы… Стал я им радиодело давать — с армии ас! Ну и байки травил, за жизнь. Опыт большой. И к рыбалке приучал...

Паузы его все росли. Кончики удилищ, пожалуй что, ожили, хотя то было еле заметно. Он осторожно взялся за низ. Подержал, снова поставил.

— А! Мелочь дергает! — демонстративно отвернулся ко мне. — Так вот…

Но вся страсть его уже была направлена туда. Кончики удилищ осторожно шевелились.

Вихляясь, с визгом тормозов, подъехала какая-то лайба, из нее, похохатывая, вышли двое, длинный и коренастый, с какими-то кулями в руках, пошли прямо к нам. Я обмер.

— О! Вот и ученички мои! — возликовал Авдеич. — Ну, сейчас начнется!

Что начнется, я лишь догадывался.

— Здравствуйте! — вежливо поздоровались они, проходя мимо.

— Это они из-за тебя такие вежливые! — Авдеич радостно оскалил свою «фрезу».

— Просим к нашему шалашу. И вас тоже, — подошел длинный в черном комбинезоне.

— Воспитание! — Авдеич подмигнул.

Столик был прислонен к перилам, отделяющим наш «тротуар» от шоссе. На газете был мелко порезан хлеб, шпик; кусочки лежали веером; стояли четыре то и дело падающих от ветра, летучих тонких стаканчика, две зеленые бутылки водки. Сколько времени уже не пью! Но здесь выпил с упоением и восторгом.

— Тащит! — вдруг закричал Авдеич и резко поставил стаканчик, плеснув водкой.

Длинный покинул нас как-то незаметно, отлучился — и теперь стоял, сгорбившись, у перил. Все рванули туда. Длинный, оставив удилище и согнувшись вниз, держа в двух кулаках туго натянутую леску, медленно ее выбирал. Вода у моста была темной, свою тайну выдавать не хотела. Только звенящий натяг лески и больше ничего. Тянет пустоту? Не может же так долго не показываться рыба.

 — Есть! — отчеканил Авдеич.

Далеко внизу, в темной воде, мелькнуло что-то светлое.

— Под мост уходит! — крикнул коренастый, одетый почему-то как на свадьбу.

— Нич-чего! — Ноздри Авдеича раздулись. — Николай! Поводи его! Подержи голову над водой! Пусть воздуха хлебнет… Теперь тащи!

Руки Николая задвигались быстрее. Авдеич, схватив удилище, подматывал вытащенную и брошенную леску. На поверхности показался огромный лещ! Николай стал быстро, но плавно поднимать его вверх на почти невидимой тонкой леске. Это, как я понял, самый острый момент. И вот огромный лещ перевалился через перила и смачно зашлепал на плитах. Все чуть откинулись, утерли счастливый пот, даже те, кто не имел к делу прямого отношения, как я. Золотой свет леща озарил наши лица. Счастье уравняло всех.

— На-аш клиент! — приподнимая его на леске, чуть играя вниз-вверх, «взвешивая», произнес довольный Авдеич.

Любимый его ученик, правда, остался суров и как бы не охвачен общим восторгом. Настоящий крепкий мужик. Молча запустил пальцы под склизкие жабры, другой рукой выдернул крючок и сунул леща в целлофановый мешок, небрежно повешенный на какой-то штырь на перилах.

— Ну! С почином! — Вождь наш торжественно поднял стакан.

Сладко пить под божественный запах рыбы, свежий аромат глубины, под громкий шорох леща в пакете!

Друг Николая-победителя, крепыш, почему-то нарядный, словно на бал (или с бала?), — в черном костюме, белой распахнутой рубашке, лаковых туфлях, поставил недопитый стаканчик, вежливо сказал: «Извините!», отошел к парапету, склонил голову вниз… Тащит?!

И второй лещ, чуть поменьше первого, запрыгал по плитам.