Ты взойдешь, моя заря! - [190]

Глинка впервые встречался с такой разношерстной публикой. И тем охотнее пел. Ни в одном музыкальном салоне, ни в одном кружке музицирующих любителей не собиралось столько людей разных взглядов, разных вкусов, разных профессий.

Глинка пел только романсы. Он ничего не показывал из своей оперы. Но разве все песни, созданные им, уже не готовили людей к восприятию новой музыки?

Репетиции в театре шли ежедневно. Однажды в разгаре лета Глинка, приехав на дачу, удивился необычайной тишине. Он прошел в сад и нашел Марью Петровну в беседке почти в одиночестве: у нее был с визитом только корнет Васильчиков.

Гость вскоре уехал. Мари до вечера капризничала и упрекала мужа за его редкие приезды. Глинка чистосердечно оправдывался.

– Опера, опера! – с плохо скрытым раздражением отвечала Марья Петровна. – Неужто мне всю жизнь придется слышать только об опере? – Она увидела серьезное, опечаленное лицо мужа и рассмеялась. – А если я и вправду ревную тебя к твоим певичкам?

Разговор снова ушел далеко от оперы. Нельзя, впрочем, сказать, что Марья Петровна не думала о ней, проводив мужа в Петербург. Опера! Должно быть, оперисты никогда не становятся принцами из волшебных сказок. А принцы не занимаются музыкой. Для счастья нужен или княжеский титул, или родовые имения, или хотя бы родство с первыми особами государства. За примером ходить недалеко: Николай Николаевич Васильчиков, за исключением княжеского титула, обладал всем остальным.

А Глинка опять с головой ушел в свои репетиции. Надо было многое доделать. Все еще не был закончен эпилог. Сирота Ваня появляется на Красной площади и возвещает о гибели Сусанина. Сусанин умер, но дух его никогда не умрет. Отцу наследует сын. На Красной площади прозвучит последний плач о герое, чтоб смениться ликующим гимном бессмертному народу.

Гимн давно звучал в воображении и был запечатлен в набросках. Глинка мог творить повсюду – и на репетициях, и в дружеском общении, и дома, и на прогулках. Настало время подвести итог трудам. Но странное дело – в Петергофе, где жила Мари, мысль о работе даже не приходила ему в голову. На петербургской квартире все напоминало о Мари и наполняло сердце нежностью и грустью. Но музыка тоже не рождалась.

Михаил Иванович пробовал сосредоточиться в театре, он забирался в какую-нибудь пустую артистическую уборную. Но артисты и здесь не давали ему покоя.

В один из вечеров у Кукольников, когда комнаты были полны народу, Глинка уединился в кабинете великого Нестора. Плач сироты легко лег на нотные строчки, родилось полное горести трио. В теме плача отразилась вековая печаль, с которой поминала Россия своих доблестных сынов. Глинка решил ввести эту тему в увертюру, заменив прежнее ее начало.

Работа закипела, но сочинитель непрерывно думал о гимне, который завершит всю оперу. В этом хоре стремительной, вольной стаей неслись к будущему голоса. В музыке никогда еще не было такого ликования. Хор и оркестр пели славу народу. К голосам и инструментам прибавился звон колоколов.

– Слава! – провозглашал хор, и звуки неудержимо летели в светлую даль.

– Победа! – откликались, словно в памятном 1812 году, колокола.

Работая над партитурой гимна, Глинка предвидел малые способности Катерино Альбертовича Кавоса. Ему придется передать и меняющиеся темпы, и бесконечное разнообразие оттенков в этом потоке звуков. Сочинитель представил себе затруднения маэстро и написал на полях любимое словечко: «Не зевать!»

А горничная привезла записку от Марьи Петровны. Она торопила мужа с переездом в Петербург… И то сказать – пора! Давно окончились летние маневры, давно ушли из лагерей на зимние квартиры гвардейские полки. Из Петергофа разъезжались последние дачники.

Глава четвертая

Маститый поэт Жуковский, сведущий во всех изящных искусствах, больше всего интересуется декорациями, предназначенными для эпилога «Ивана Сусанина», и вовсе не потому, что стихи для этой сцены написаны им. Поэт решительно отказался от того, чтобы имя его было упомянуто в афишах. Но ведь именно в эпилоге раскрывается главная идея поэмы: народ, обретающий царя, славит счастье жить под скипетром монарха. А если это так, то в эпилоге важна каждая деталь декорации.

В мастерской декоратора Василий Андреевич неторопливо рассматривает эскизы.

– Надобно создать впечатление, – говорит он, – что у подножия трона собралась вся Русь. Конечно, дирекция даст не только хор, но не поскупится и на статистов, а все-таки на сцене не будет ощущения всенародного торжества.

Жуковский снова просматривает эскизы.

– А что, если бы так? – вслух размышляет он и, взяв лист картона, ловко набрасывает очертания кремлевских стен и башен. – Что, если бы на заднем плане, в дополнение к живым людям, поставить группы, искусно вырезанные из картона? – Поэт заканчивает набросок и говорит с оживлением: – Пусть каждый зритель почувствует, что народ, как волны морские, притекает к подножию трона! Вот истинный эффект!

Художник присоединился к удачной мысли поэта.

Василий Андреевич с увлечением делает новые наброски и разъясняет декоратору подробности…

Разговоров о музыке Василий Андреевич не ведет. Музыка, хочет она того или не хочет, присоединится к апофеозу, задуманному поэтом и воплощенному на сцене живописцем.