«Ты права, Филумена!» Об истинных вахтанговцах - [20]

И мы с ним сохранили дружбу до его смерти. Все дорогу бедный ваш папа лил слезы. Пришли ко мне, открыли бутылку. Он пил тогда только шампанское. Здоровье уже было очень слабое. Вообще не пью шампанское, но я выпил бокал с ним. И мы говорили уже совсем не об этом. Не о предательствах мы с ним проговорили весь вечер, а об искусстве!

Открыто бороться за отца в Министерстве культуры были готовы только три человека — Людмила Целиковская, Лариса Пашкова и Вячеслав Шалевич. А что же все остальные? Остальные боялись — к власти как-никак пришел новый руководитель, никто не знал, чего от него ожидать. К чести Михаила Александровича надо сказать, что он никогда не преследовал и не ущемлял тех, кто тяжело переживал изгнание отца.

Вспоминает народный артист России Василий Семенович Лановой, сыгравший в вахтанговском перевороте одну из главных ролей. У Ланового все та же выправка офицера-наездника. Поскольку я часто показываю своим студентам сцену скачек из фильма “Анна Каренина”, не могу не отметить его феноменальную для русского пожилого артиста физическую форму. Редкая фактурность лица, аристократичность черт — хотя никакого отношения к аристократическому сословию артист не имеет. Василий Семенович заранее предупредил меня, что интервью будет очень кратким — он страшно занят, времени нет. Во время интервью я постоянно ощущаю некоторую раздраженность в его голосе и поведении — это он на меня раздражен или на самого себя, пытаюсь определить я.

— Присутствие Рубена Николаевича, когда он руководил театром, позволяло Евгению Рубеновичу делать выдающиеся спектакли. Это та же “Филумена”, та же классика прекрасная… Но какой-то тонкий корректирующий момент со стороны Рубена Николаевича был. Безусловно. По возвращении из Малого театра, Евгений Рубенович боялся приглашать крепких режиссеров, приглашал какую-то шваль. Он выбирал не всегда лучшие пьесы, и это мы чувствовали, потому что мы переиграли много барахла, которое можно было бы и не играть. Евгений Рубенович был… ну скажем так: не самым волевым человеком и художником, и поэтому по выбору драматургии были большие ошибки. Когда классика была, например “Антоний и Клеопатра”, то было все нормально.

Он ощутил суровость и тяжесть жизни, только когда весь коллектив, практически весь — понимаете, весь коллектив от него отвернулся. Он продолжал жить по старым традициям. У него вообще школы жизни не было… Он был несколько феминизированный. Он недооценивал, по-настоящему, какое чудо у него в руках… Хотя как режиссер он был замечательный, он поставил прекрасные спектакли! Театр взбунтовался и встал на дыбы… Причем ладно партийная организация, но у него не осталось никого из близких ему людей. Ну, в общем, я ему, конечно, не завидую. Оказаться в такой ситуации. Он просто стал жертвой своего слабого характера.

На мой вопрос, был ли доволен Василий Семенович правлением Михаила Ульянова, он отвечает отрицательно. И тут, по его мнению, были серьезные просчеты и ошибки:

— Ульянову в этом смысле не повезло, потому что это были самые страшные времена, когда он руководил театром. И встал вопрос вообще о существовании театра. И тогда были допущены невероятные ошибки: приглашение Виктюка, приглашение Мирзоева — это была катастрофа для театра, потому что это был удар по вкусу театра. По тому, что составляло специфику театра. И целый ряд других допусков. Например, когда наши педагоги начали ставить на сцене театра имени Вахтангова и театр стал филиалом училища! Это же сущая глупость! А Ульянов был уже болен, он уже многого не понимал. Три года я положил на то, чтобы выгнать Виктюка из театра Вахтангова. Мы Ульянова окружили и за горло взяли. Он шел на поводу у этих ребят. Это уже был такой период разрушения глобального не только нашего театра — всех театров. И единственный театр, который устоял, и не сдвинулся, и не пошел на компромиссы со своим вкусом и совестью, — это Малый театр. И я говорил Ульянову: “Миша, посмотри рядом театр — в эти тяжелейшие времена он не стал оголять задницы своим актрисам, он не стал приглашать дерьмо, а ставил классику и не допускал никакого компромисса с точки зрения драматургии и режиссуры”. Я ему очень много раз это говорил. А он отвечал “Надо выжить, надо выжить”. Надо выжить, но не такими потерями!

С общечеловеческой точки зрения удивителен тот факт, что большинство актеров и актрис старшего и среднего поколения, отцовы сверстники, обязаны были ему и моему деду многим (если не всем) в их актерском становлении, и никто его не предупредил и не встал на его защиту. Режиссерская карьера отца, его победы и поражения, его интеллигентский эскапизм и его лепта в карьерах вахтанговцев второго поколения забыты осознанно. Второму поколению вахтанговцев куда комфортнее его не вспоминать, чтобы снять с себя вину за совершенное предательство. Многие актеры попросту опускали глаза при виде его на Арбате. Можно ли их винить? Нет, нельзя: нищие духом и не только духом существа.

Советская цивилизация увековечивала одних и стирала с лица земли других по одним ей понятным законам. Дивиться тут нечему. И отец стал такой забытой знаменитостью. Правда, перестроечная власть, над которой он всегда потешался, была к нему куда более милосердна, чем его коллеги и друзья. Отца назначили на пост директора Театра Наций — дав ему кабинет, секретаря, высокую зарплату, машину и сохранив социальный статус. Как он ощущал себя в этой должности? Он был легкий и тонко чувствующий человек с блестящим чувством юмора. Человек, который обладал собственным миром, полным классических мелодий, рифм и фантазий. Миром, благодаря которому он прожил после изгнания из театра Вахтангова почти семь лет. И все же диву даюсь, как у него не разорвалось сердце от горя тогда, в 1987 году, в зрительском фойе его родного театра. Оно разорвалось, но семью годами позже.