Ты погляди без отчаянья… - [26]

Вмиг расправит их над головой

       И покинет дом родимый свой.

Улететь отныне нет запрета.

Попросилась на простор душа,

Листья мчат, качаясь и шурша,

       Или это чудится пальмире?

Вот она взлетает в вышину,

Миновала звезды и луну,

       Небо все бездоннее и шире.

Но стихает ветер, и тотчас

Листья поникают, чуть шепчась,

       Снова у себя пальмира, дома.

Все же мать-земля всего родней,

Снова, как и прежде, дорог ей

       Этот уголок земли знакомый.

Воспоминанье

Я никогда не вспоминаю мать,

И лишь порой, когда я выбегаю

На улицу – с мальчишками играть,

Какая-то мелодия внезапно

Овладевает мной, не знаю где родясь,

И кажется мне, словно это мама

Вошла ко мне, с моей игрой слилась.

Она, качая колыбель мою,

Быть может, эту песню напевала,

Но все ушло, и мамы больше нет,

И песни маминой не стало.

Я никогда не вспоминаю мать.

Но в месяце ашшин, средь зарослей жасмина

Как только начинает рассветать,

И влажен ветер, пахнущий цветами,

И тихо плещется волна, —

В моей душе встают воспоминанья,

И мне является она.

А верно, мама часто приносила

Цветы, чтоб вознести моления богам;

Не оттого ль благоуханье мамы

Я слышу всякий раз, входя во храм?

Я никогда не вспоминаю мать.

Но, глядя из окошка спальной

На мир, который взором не обнять,

На синеву небес, я чувствую, что снова

В мои глаза глядит она

Внимательным и нежным взглядом,

Как в золотые времена,

Когда, меня сажая на колени,

Она смотрела мне в глаза.

И взор ее тогда во мне запечатлелся,

И от меня закрыл он небеса.

Раджа и его жена

        Один раджа на свете жил…

В тот день раджою я наказан был

        За то, что, не спросившись, в лес

Ушел, и там на дерево залез,

        И с высоты, совсем один,

Смотрел, как пляшет голубой павлин.

        Но подо мною треснул вдруг

Сучок, и мы упали – я и сук.

        Потом я взаперти сидел,

Своих любимых пирожков не ел,

        В саду раджи плодов не рвал,

Увы, на празднике не побывал…

        Кто наказал меня, скажи?

Кто скрыт под именем того раджи?

        А у раджи жена была —

Добра, красива, честь ей и хвала…

        Во всем я слушался ее…

Узнав про наказание мое,

        Она взглянула на меня,

Потом, печально голову склоня,

        Ушла поспешно в свой покой

И дверь закрыла крепко за собой.

        Весь день не ела, не пила,

Сама на праздник тоже не пошла…

        Но кара кончилась моя —

И в чьих объятьях оказался я?

        Кто целовал меня в слезах,

Качал, как маленького, на руках?

        Кто это был? Скажи! Скажи!

Ну, как зовут жену того раджи?

Из книги «Вечерние мелодии» («Пуроби») 1925

Шоттендронатх Дотто [55]

Подошла к восточным вратам небес первая туча

                поры дождей,

Забарабанила в барабаны грома. Поэт, отзовешься

                ли ей

В новых строфах своих, в песнях радостных,

               славящих дождь?

Это Кришны качели, качаясь, касаются зелени рощ.

Речь твоя год за годом, с качанием мерным в ладу,

В пляске молний лилась, отчего ж она в этом году

В скорбной вдовьей одежде, распростерта во прахе,

               лежит?

Осень в месяц ашшин, разодетая празднично, как

               надлежит,

Взяв корзину цветов, вновь во дворик твой тихо

                войдет;

Светлым знаком избрания, лунным лучом, она

                из году в год

Отмечала чело твое. Значит, что же, придется

               теперь

Ей опять и опять отворять в опустевшую комнату

                дверь

И с охапки цветов отряхать, рассыпать лепестки

               у дверей,

Чтоб лежали замолкнувшей песней.

                                    Знаю, всею душою своей

Ты любил этот мир красоты, ты им жил и дышал,

День за днем ожерельями песен вечно новых его

                украшал.

Лжи, греху и насилию посылал ты проклятья свои,

Ты сражался с жестокостью подлой во имя любви,

И тогда стрелам огненным Арджуны[56] становились

                подобны слова.

Ты за правду борец беспощадный, вся сущность

                твоя такова.

Твердый, любящий, нежный, на ви́ну Сарасвати ты

Натянул золотую струну не сравнимой ни с чем

               чистоты,

И отныне на праздниках твой напев то печален

               и глух,

То звучанием сладким обольщает и радует слух.

По селеньям Бенгалии пляска ливней веселых идет,

Землю переполняя вечной радостью из году в год.

Ты раскрасил причудливым альпона[57] стены домов,

В переливы кукушки, в павлиний пронзительный

               зов

Ты вложил свою музыку. В рощах цветущих,

               в листве

Ты оставил волну своей радости. Беспокойные,

               юные, те,

Кто во тьме непроглядной спали тягостным сном

               взаперти,

Выйдут с первым лучом, не страшась испытаний

                пути.

Ты в походе за новую жизнь с ними будешь, поэт,

Ты для них, этих путников, бодрствовал

               множество лет,

Ты сплетал им победный венок, гневных песен

               накапливал груз,

Ты с грядущим столетием заключил неразрывный

                союз.

Узел прочно завязан, сознаньем твоим утвержден,

Друг мой, правды служитель.

                                    Тот, кто нынче еще не рожден,

Кто не видел тебя, кто не знает лица твоего,

Тот, кому ты себя подарил в зыбком облике песни, —

               останешься ты для него

Только песнею, вечно звучащей… Ну, а кто тебя