Ты - [9]

– Слушай, а как же ты работаешь с компьютером? – полюбопытствовала я. – Там ведь надо видеть экран.

Это теперь я знаю, что есть специальные программы для слепых – типа «JAWS», а тогда мне было мало что известно о приспособлениях, помогающих управляться с техникой без помощи глаз. Впрочем, ты спокойно и мягко отвечала на мои не всегда тактичные вопросы, не обижаясь и не смущаясь.

Сидя рядом с тобой на заднем сиденье такси, я думала: неужели эта встреча – последняя? Машина остановится возле моего дома, я выйду, а ты уедешь… И всё? Невыносимо. Ужасно. Так не должно быть. Моя жизнь без тебя – долгая и тёмная дорога в никуда. А ты молчала, сжимая между коленей гитару, и в сумраке салона белело жабо и манжеты твоей рубашки. Круглые очертания изящной стриженой головы, длинная шея, блики света на очках… Как же сладко ёкало у меня в животе от этого!..

Наконец ты нарушила молчание:

– А у тебя как дела?

– Нормально, – ответила я. – Универ закончила, нашла работу. Не по специальности, правда, но… Более или менее по нутру.

Ты спросила, где я работаю и во сколько заканчиваю. «Хм», – насторожилось что-то во мне, но я назвала и адрес, и время. Когда я выходила из машины в туманный мрак осенней ночи, лёгкое прикосновение твоей руки к моей обожгло мне кожу до содрогания. Ноги ныли, а в окнах моего дома горел свет.

Час пятнадцать. В сумраке комнаты, чуть рассеиваемом светом от экрана телевизора, белела на подушке седая голова отца. Он спал. Помнится, когда я вернулась в четыре утра, отец пил чай на кухне, не смыкая глаз.

Дождь наносил на стекло лёгкие серебристые штрихи, из крана капала в темноте вода, мои пальцы слабо пахли чем-то копчёным. А в доме напротив светилось чьё-то бессонное окно – как звезда, которая сводила воедино наши с тобой пути.

4. ПРЕДНАЧЕРТАННОЕ

Сентябрьское солнце – кисло-сладкое, спелое и прохладное, как антоновское яблоко. Я никогда не могу им насытиться. Мне его всегда мало. Летний душистый мёд засахаривается, смешивается с золотом листопада и прохладой аллей загрустившего парка, и получается осенний блюз – музыка, которой пропитана наша встреча.

Тот день был как раз светлым и погожим, вот только солнца мне перепало совсем чуть-чуть – когда я ходила на обед в кафе по соседству с нашей книжной секцией. У нас в торговом зале окон вообще нет, и мои глаза, изголодавшись по живому дневному свету, не могли оторваться от тёплого золота, так и манившего на прогулку. Только и грела мысль о том, что завтра – выходной, и если повезёт с погодой, можно будет побродить по шуршащим листьям.

Когда я наконец вырвалась под открытое небо из душных стен, уже стемнело, и зябкий сумрак тут же прильнул к щекам. Уличные фонари, окна, вывески и фары машин: вечерний город.

И – звон гитары слева от входа… Вздрогнув, я посмотрела туда.

Нас разделяли несколько метров тротуарной плитки. Сидя на скамейке, ты задумчиво перебирала струны, и в свете фонаря поблёскивали плечи твоей кожаной куртки. Прохожие недоуменно поглядывали: шапки или какой-либо ёмкости для денег перед тобой не было, так зачем же ты играла? Они не понимали, что ты могла это делать и просто так – для своего удовольствия, безвозмездно даря музыку усталому осеннему городу. Но хрустальный перезвон был слишком нежен и хрупок для улицы, так и хотелось схватить его в горсть, чтобы он не испачкался, и спрятать за пазуху, поближе к сердцу.

Так вот зачем ты выспрашивала у меня о моём графике работы…

Минуту я стояла столбом, просто слушая и еле сдерживая щекотные смешинки, мягкими шариками подкатившиеся под диафрагму. Наверно, это было счастье. Вот такое смешное и пушистое, как твоя голова, которую моя рука так и тянулась погладить и взъерошить.

Конечно, ты слышала мои шаги, но играть не перестала. Когда я подошла и села рядом, ты улыбнулась. Мои губы тоже сами собой растянулись до ушей.

– Привет. Меня ещё никогда так не встречали… Спасибо тебе.

Любуясь твоими ногами в брюках стиля милитари с накладными карманами на штанинах, я думала о том, как тебе идёт такой «пацанский» имидж. Что-то было в этом забавное: грубые ботинки псевдовоенного фасона и очаровательно хрупкая длинная шея, «солдатские» штаны и худые коленки под ними, брутальная куртка и трогательно тонкие запястья, мальчишеская стрижка и нежное девичье лицо. При взгляде на тебя мне всё время хотелось улыбаться. Так мы и сидели, отражаясь в зеркальной облицовке торгового центра: ты играла, а я слушала, пока не замёрзла.

– Тебе не холодно? – вдруг спросила ты, будто прочитав мои мысли.

– Чуть-чуть, – сказала я, зябко поёживаясь.

В кафе, куда мы зашли, великолепно делали капучино с латте-артом – сливочной пеной с рисунком. У меня была изображена кошачья мордочка, у тебя – что-то вроде ветки папоротника. Жаль, ты не могла оценить.

– Даже пить жалко, – засмеялась я. – Такая красота.

А твои губы уже были в пенке. Ты смешно облизнулась, и я почти с ужасом поняла, что хочу тебя поцеловать. Почему с ужасом?

Папа – старой совковой закалки, он никогда не поймёт и не примет. А хозяйка магазина однажды в случайно оброненной фразе ясно дала понять, как она относится к «всяким извращенцам». Наша леди-босс, вечно кутающаяся в цветастую шаль с длинной бахромой, смотрела на мир злыми мышиными глазками-бусинками и выглядела ярой гомофобкой.