Ты - [8]

Смысл твоего стилизованного под старину костюма стал ясен. На гитаре ты играла вживую, а партии остальных инструментов звучали в записи. То, что начали вытворять на струнах твои пальцы, иначе, чем чудом, назвать невозможно. Ты заставила клубную публику визжать и пищать в восторге, и от чего – от классики! От Бетховена, Баха, Моцарта, Вивальди. Ты заставила их «тащиться» от музыки, которую в традиционном оркестровом исполнении мало кто из них вообще воспринимал.

– Антонио Вивальди, «Времена года», – бархатисто скользнул по моему сердцу твой голос, объявляя композицию.

Гитара рокотала, рыдала, смеялась, пела, кричала, звала… Гремела летней грозой, завывала зимней бурей, звенела весенними ручьями. Не дав публике опомниться, твои пальцы затанцевали на струнах под изящную «Шутку» Баха, потом были моцартовские «Реквием» и «Турецкий марш», затем – «Ода к радости» Бетховена. Проявляя чудеса скорости и ловкости, твои пальцы сыграли и стремительный «Полёт шмеля». Удивила ускоренная версия «Лунной сонаты», прозвучавшая так ново и необычно, что я её не сразу узнала. Но это было так светло, мощно, пронзительно и божественно, что по щекам у меня покатились слёзы.

Я забыла боль. Не сводя с тебя глаз, я растворялась в прекрасной музыке, которую ты заставила звучать блистательно и победоносно, сметая на своём пути преграды, захватывая в плен сердца всех и каждого. Твоя гитара излучала свет, не видимый глазу, но ощутимый душой. Свет музыки. Свет в окне.

Мои забывшие усталость ступни сами понесли меня к сцене. Широко расставив стройные ноги в чёрных ботфортах и терзая тонкими, нервными и гибкими пальцами струны, ты стояла в ореоле золотого света, лившегося у тебя из-за спины, а я – напротив тебя, с мокрым от слёз лицом. Народ вокруг весело «колбасился» и плясал, а я стояла неподвижно и исходила слезами упоения, светлыми и очистительными.

Впрочем, я стеснялась этих слёз. Чтобы скрыть их от Риты и остальной компании, я улизнула в бар. Спиртного мне больше не хотелось, и я взяла просто бутылочку воды. За спиной снова слышалось безобразное «тыц-тыц-тыц»…

– Минеральную воду без газа, пожалуйста.

Звук этого голоса властно выпрямил мою спину и окутал плащом тёплых мурашек… Да, на соседний табурет села ты. Гитара уже висела в чехле у тебя за спиной, а поверх рубашки на тебе была куртка. В том, как из-под кожаных рукавов торчали белоснежные воланы манжет, было нечто странное и забавное, но стильное: двадцать первый век соединился с восемнадцатым.

Смекнув, что ты слепая, худой как жердь бармен, хитроглазый прыщавый пройдоха, вздумал тебя обмануть. Вместо пятидесятирублёвой купюры он сдал тебе десятку. Ты, вынужденная полагаться на его порядочность, сунула её в карман, а я обалдела от такой подлости. И не могла не возмутиться.

– Молодой человек! – сказала я ему. – Вы должны были сдать пятьдесят рублей, а сдали только десять. Я всё видела.

Этот дрищ сообразил, что его поймали с поличным и отпираться бесполезно, а потому, изобразив смущённую улыбочку, принялся извиняться.

– Ох, простите, закрутился… Заказов много… Перепутал…

«Ни фига ты не перепутал, – хотелось мне сказать, – а нагло воспользовался слепотой Яны. Это такая низость, что размазать тебя по стенке было бы мало…» Но скандалить я не люблю, тем более, что десятку бармен безропотно обменял на полтинник.

– Спасибо за вашу внимательность, – поблагодарила ты.

Глупо было бы надеяться, что ты помнила меня с нашей прошлой встречи несколько месяцев назад, но я всё-таки осмелилась подсказать, кто я и откуда.

– Вы ещё песню для меня пели… – И я процитировала: – «И вновь – в объятия дороги я брошусь. Свет в окне оставить не забудь…»

Удивительно, но ты вспомнила. Твои губы тронула задумчивая улыбка.

– А, точно. Ну, тогда давай на «ты».

Отработав выступление, ты собралась уходить, а в бар зашла на минутку – выпить воды. Я бормотала слова восхищения, а ты улыбалась. Потом над нашими головами раскинулось ночное небо города. Свет фонарей дрожал на лужах, улицу окутал густой туман, холодный осенний воздух норовил забраться под куртку, а твоя трость белела в полумраке. Общественный транспорт уже не ходил, и ты предложила вызвать такси. Твой телефон был снабжён озвучкой экрана, и ты легко справилась с этим сама. Рита и компания, наверное, недоумевали, куда я подевалась, а я, забыв о них, стояла с тобой на ночной туманной улице под облетающим клёном.

– Я слышала, что случилось с Димычем, – сказала я. – А Ваня как – живой хоть?

– Живой, – кивнула ты. – Лежит в реабилитационном центре.

– Ну, и… какие планы у вас теперь? Будете искать кого-то на замену? – осторожно спросила я.

Твои губы стали суровыми и неулыбчивыми. Свет фонарей отражался от тёмного щитка очков.

– Боюсь, группе пришёл конец, – с чуть слышным вздохом ответила ты. – Илюха, наш ударник, уже перешёл в другую: такого, как он, везде с руками оторвут. Что будет с Ванькой – не знаю. А Димыч… его никем не заменишь. На нём всё и держалось. Группа без него – как дерево без ствола.

– А ты? – Я зябко поёжилась. – Что думаешь делать?

Тебя приглашали преподавателем в музыкальную школу для слепых – точнее, в её филиал, который работал при спецшколе, в которой ты сама когда-то училась. Зарплата, конечно, не ахти, но если взять нагрузку побольше… Кроме того, ты профессионально занималась аранжировкой, причём за пару заказов могла получить больше денег, чем тебе предлагали в школе в месяц. Но тебе нравилась сама идея – учить музыке детей, помогать таким же, как ты, достичь в этом успехов. Быть может, найти среди них будущего гениального слепого музыканта – ещё одного Стиви Уандера.