Ты или никогда - [9]
Я подхожу к окну. За окном гремят и сверкают взрывы: пылающие шары, падающие звезды и тонкие искропады, рассеивающиеся только вровень с моим окном. София на морозе в бальном платье — в красно-золотом шелковом бальном платье без рукавов, обтягивающем живот. Молодой папа в бархатных штанах наливает ей суп и наполняет бокал игристым из бутылки, обвитой серпантином. Пена льется через край, капает на платье Софии, на живот. Она смеется. Я иду на кухню за своим традиционным новогодним лакомством в форме бутылочки шампанского, наполненной кремом, и съедаю его, стоя у окна.
Крем обволакивает масляной пеленой рот, глотку, пищевод до самого желудка.
У песочницы стоит коляска со спящим ребенком. Кожа на лице в нежных складочках, глаза крепко зажмурены. Ноги торчат из коляски, он длинный, ему лет семь. В песочнице и по краям стоит толпа бутылок из-под игристого. Мамы и папы вдруг начинают посматривать на запястья. Кто-то забирается к кому-то на плечи, чтобы увидеть электронные часы через дорогу. В моей книге Кеплер сравнивает цветы и снежинки, поскольку и те, и другие, как по волшебству, воспроизводят симметричные многоугольники. Однако Кеплер констатирует, что предположение, будто каждая снежинка обладает душой, равно как и всякое растение, — это крайне абсурдная мысль.
В общем и целом теории Кеплера темны и ошибочны, но я прощаю его — в основном потому, что он жил в семнадцатом веке. Кроме того, снежинки могут быть трех- или двенадцатиконечными. Или, как написано в книге, в двадцать восьмой главе: снежинки всегда принимают гексагональную форму, but with what seems like an infinite number of variations of being sixsided.[8] Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один… С НОВЫМ ГОДОМ! — отдельно стоящие люди с выкриками бросаются друг к другу, кто-то низкорослый выпадает из общей цепочки рук, поскальзывается, поднимается, вновь сливается с толпой. Из музыкального аппарата раздается песня о забытой дружбе, и все поют на своих языках, и никто толком не знает слов. Дама в берете из первого подъезда плачет «от чувств», она произносит это так, что слышно даже мне — «от чувств!» Большой ребенок спит. Я стою у окна, близко, дыхание превращается в пар.
И тогда.
Там.
В самом темном углу.
На оттаявшем островке.
Кто-то стоит.
Наверное, кто-то стоит.
Я сдвигаю занавески и отправляюсь в ванную. Я чищу зубы. Я использую зубную нить. Я придаю затычкам для ушей нужную форму и отправляю их покоиться среди молоточков и стремечек. Я ложусь в свою постель и засыпаю на белом, чистом белье.
6
Я давно рационализировала работу в саду, но каждую осень и каждую весну получаю толстые цветочные каталоги с информацией о заграничных семенах и луковицах, с многозначными кодами, длинными иностранными названиями и бланками заказа, которые доставляют в мою каморку. Я складываю каталоги стопкой на рабочем столе. Я давно осознала преимущества работы в таком саду, как этот. Кусты и деревья растут на своих местах. Больница стоит на своем месте. И машины «скорой». Порядок, не подлежащий обсуждению. В первый рабочий день — или во второй — я составила список из тринадцати пунктов и прикрепила на внутреннюю сторону двери своей каморки. С тех пор он висит там, и сад не меняется год от года.
Кроме самых обычных садовых растений, я высаживаю много георгинов — не потому что за ними легко ухаживать, а потому что я к ним привыкла. Клубеньки георгинов зимуют в банке из-под свеклы, которую я держу в каморке. Их отдых продолжителен, пассивен и необходим. Зимой и у меня немного работы. Георгины и еще луковицы тюльпанов на прежних местах, ровными рядами, для последующей высадки.
Эта тишина, такая тишина наступает после того, как что-то произошло. Я надеваю зимние свитера, зимние рукавицы, зимние шарфы, зимний комбинезон, зимние носки, шерстяные штаны и ботинки на шнуровке. Под моей дверью спит большой ребенок, от него пахнет пивом. Я отодвигаю его ногой и выхожу. Улицы усеяны обрывками серпантина и бутылками из-под игристого. На мосту у Фогельсонген я чуть не наступаю в лужу рвоты с остатками сосиски. Рядом с больницей голубой и холодный воздух. Я не трогаю свой сад, ему не нужна помощь, он отдыхает, зимует, всасывает хлорофилл, каморка с секаторами и газонокосилкой медленно ветшает за липами.
Я захожу в лифт и поднимаюсь на пятый этаж. На моем столе стоит чашка кофе, венская слойка лежит на салфетке. Когда я вхожу, Эдит уже наливает кофе в чашку. Мы пьем его, горький, горячий, и едим липкие слойки с чернично-малиновым вареньем. Эдит рассказывает что-то непонятное. Как умеет, так и говорит. Но сегодня ей будто и вправду есть что рассказать. Будто важно, чтобы я поняла. Я различаю отдельные слова. Он сказал. Что-то за темной занавеской. И Мама. Мама.
В парке под окном возникают дети в разноцветных шапочках, как из-под земли. Они одинакового роста, одеты в одинаковые комбинезоны с одинаковыми полосками-отражателями. Они падают в сугробы. Шапочки-шлемы полностью скрывают головы, только круглые вырезы спереди открывают красные лица. Я поднимаю голову: поток слов Эдит замедлился. Вскоре поток иссякает вовсе. И мы обе глядим в стену или в окно. Я пью свой кофе и говорю что-то о сущности и существенности снежинок. Далеко не все, лишь пару слов. О существенности сущего. О
Пристально вглядываясь в себя, в прошлое и настоящее своей семьи, Йонатан Лехави пытается понять причину выпавших на его долю тяжелых испытаний. Подающий надежды в ешиве, он, боясь груза ответственности, бросает обучение и стремится к тихой семейной жизни, хочет стать незаметным. Однако события развиваются помимо его воли, и раз за разом Йонатан оказывается перед новым выбором, пока жизнь, по сути, не возвращает его туда, откуда он когда-то ушел. «Необходимо быть в движении и всегда спрашивать себя, чего ищет душа, чего хочет время, чего хочет Всевышний», — сказал в одном из интервью Эльханан Нир.
Михаил Ганичев — имя новое в нашей литературе. Его судьба, отразившаяся в повести «Пробуждение», тесно связана с Череповецким металлургическим комбинатом, где он до сих пор работает начальником цеха. Боль за родную русскую землю, за нелегкую жизнь земляков — таков главный лейтмотив произведений писателя с Вологодчины.
Одна из лучших книг года по версии Time и The Washington Post.От автора международного бестселлера «Жена тигра».Пронзительный роман о Диком Западе конца XIX-го века и его призраках.В диких, засушливых землях Аризоны на пороге ХХ века сплетаются две необычных судьбы. Нора уже давно живет в пустыне с мужем и сыновьями и знает об этом суровом крае практически все. Она обладает недюжинной волей и энергией и испугать ее непросто. Однако по стечению обстоятельств она осталась в доме почти без воды с Тоби, ее младшим ребенком.
В сборник вошли рассказы разных лет и жанров. Одни проросли из воспоминаний и дневниковых записей. Другие — проявленные негативы под названием «Жизнь других». Третьи пришли из ниоткуда, прилетели и плюхнулись на листы, как вернувшиеся домой перелетные птицы. Часть рассказов — горькие таблетки, лучше, принимать по одной. Рассказы сборника, как страницы фотоальбома поведают о детстве, взрослении и дружбе, путешествиях и море, испытаниях и потерях. О вере, надежде и о любви во всех ее проявлениях.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.