Ты или никогда - [20]

«Нам известно, что Глэйдис глубоко скорбела по Джессе Гарону. Мать с сыном часто ходили на кладбище навестить могилу. В возрасте четырех или пяти лет Элвис стал слышать голос брата, призывавшего совершать добрые поступки и жить праведно. Иными словами, Элвис рос в обществе невидимого двойника, втайне разделявшего его жизнь, истинного Doppelgänger».

Тяжелая книга падает мне на грудь. Я поднимаю ее, поднимаю веки, но они снова опускаются. Надо бы вставить спичку между верхним и нижним веком. На часах четыре пополудни, меня обволакивает мягкость шоколадного пудинга.

Тот звук, ржавый, как пожарная сирена. Но мне недостает сил подняться. Я лежу на диване. Новый звонок. Настойчивый. Я откладываю книгу. Миска переворачивается. Я иду в прихожую. Кажется, звук доносится оттуда, из стены. Так называемый зуммер. Я нажимаю кнопку, чтобы дверь внизу открылась. Короткий сигнал. Возвращаюсь к дивану, сажусь на край.

Через некоторое время на пол в прихожей шлепается пачка рекламных листовок.

Флисовые куртки в «Сокосе» всего за сорок девять евро.

Кремы для кожи из телячьих эмбрионов всего за тридцать восемь.

В южном Мемфисе смеркается, Элвис сидит в «Чарлиз» со своей первой девушкой Дикси, он пьет пепси, она содовую, они только что посмотрели два дешевых фильма и теперь слушают блюз.

Едва наступает ночь, они едут в Риверсайд Парк, где открывается вид на все огни города. Они сидят на скамейке у памятника Конфедерации, отсюда видно всю Миссисипи, они целуются, а в одиннадцать Элвис провожает Дикси на последний автобус.

Иногда они ходят в молодежный клуб, где бывают танцы под музыку из джукбокса. Но Дикси и Элвис не танцуют, они стоят у стены с содовой в руках. Смотрят на других. Танцующих.

Элвис не умеет танцевать в паре.

Он танцует только в одиночку.

И сад, который должен в это время года покоиться под толстым белым снежным слоем, пряча запасы хлорофилла, из-за парникового эффекта может вдруг проснуться и выпустить на волю обреченные на смерть ростки — прямо под окнами тех, кому не следовало бы видеть иных обреченных, кроме самих себя. Я нащупываю грабли, но не нахожу, сейчас не сезон, и как бы я ни старалась, я не могу удержать снег от таяния.

В кафе на пятом этаже аккуратно выставлены столы и стулья, ни крошки, ни пылинки. Кофейник горячий, окна вымыты начисто. К кофейным парам примешивается новый аромат — кардамон? Я наливаю себе чашку и сажусь за столик у окна. На потолке новый вентилятор, большой. Слышно шум вращающихся лопастей. В газете пишут о смерчах, ураганах, о голодающих. Три миллиона детей со вздувшимися животами неделями сидят без пищи. Семнадцатилетний подросток убил родителей тупым топором, после чего бродил по городу, «среди людей в белом, которые пели песни о сатане». При задержании не сопротивлялся, полицейские характеризуют его состояние как умиротворенное. 66 процентов мужчин Финляндии изменяют женам, 33 процента женщин изменяют мужьям, 24 процента считают измены неприемлемыми. Объявления о знакомстве: мне девятнадцать лет, и я больше не верю в любовь, а январь в этом году самый теплый за столетие. Теперь у нас каждый месяц самый теплый за всю историю, и каждый раз мне кажется, что в этом виновата я. Кофе так себе на вкус. Я наливаю еще чашку. Варю еще. Никто меня не останавливает. Пахнет полировкой, больничной полировкой. Полировка и кардамон. Плохое сочетание. Я сажусь на прежнее место у окна. Ем мясной паштет, холодный. Дождь стучит в окно. Приходит сиделка, встает в очередь, в которой нет никого, кроме нее самой.

— Никого, что ли, — говорит она.

Я качаю головой.

— Ясно, — вздыхает сиделка, затягивает пояс кофты потуже и уходит.

Дома я думаю о пеларгонии, красной пеларгонии — что если поставить такую у окна, ярко-зеленые листья и цветы на белом фоне. И кухонные занавески в красно-белую клетку. И коврики, тряпичные дорожки и чистый запах хвойного мыла.

6

Трамвай как парник, пассажиры как саженцы, покрытые каплями влаги. Вечер. Я выхожу из трамвая и оказываюсь на дне ледяного озера, покупаю рыбу в «Деликатесе», балтийскую салаку, напичканную диоксинами и прочими ядами, которые, по большей части, приходят с востока, но нельзя отрицать и вину нашей индустрии, нашего сельского хозяйства и туалетов. Затем я покупаю хрен, лимон, миндальную сдобу и пачку «юбилейного» кофе. Выхожу сквозь поток горячего воздуха у стеклянных дверей и жду обратного трамвая в бесконечном тумане. Прохожие снова без резиновых сапог (что приведет к волне гриппа — семнадцать стариков умрут, один случай менингита и, по меньшей мере, два внутриутробных отклонения, пусть и говорят, что холод не влияет на болезни, а грипп не имеет отношения к отклонениям в развитии плода). Ноги, упакованные в резину с шерстяной подкладкой, потеют. За все приходится платить. Рыба, хрен, лимон, миндальная сдоба и кофе лежат, плотно упакованные, в сумке на колесиках из водонепроницаемого материала.

А трамваи едут.

Барабанная дробь капель. Дождь.

И еще что-то.

Что-то другое.

Впереди, за оранжевым.

Музыка.

Плотная пелена цветных капель отделяется от прочих дождевых слоев.

Музыка затихла.