Ты и я - [39]

— За кого она вышла? — спросил Темпест, не потому, что это его интересовало, а потому, что ему хотелось, чтобы Тото стояла возле него, хотелось слышать ее голос.

— За Джонни Холуэя. Он очень милый. Он открыл нефтяной источник или что-то в этом роде и примчался за Викторин. Он старше ее на много-много…

— Старше на много-много… что значит, по-вашему, много-много старше? — спросил Темпест.

— Ну, Викторин восемнадцать лет, а Джонни — тридцать.

— А мне тридцать шесть… — проговорил Темпест каким-то не своим голосом.

— Странно, правда, — отозвалась Тото, — что я никогда не думала о том, сколько вам лет и женаты вы "ли нет? Не задумываешься над такими вещами, потому что это неважно… Неважно, если человек тебе друг. Возраст, женитьба — это факты, тут уже ничего не изменишь. Ну, и лучше всего оставлять их в стороне. Вот если бы заболел или страдал — другое дело. С этим можно бороться, можно помочь…

— Значит, вы ничего не имеете против моего возраста и против того, что я женат? — суховато спросил Темпест.

— Ничуточки, конечно! Чего ради? А вы разве против моего возраста и против того, что я не замужем?..

"Неужели она в самом деле совсем нераспустившийся бутон, и ни один лепесток еще не отогнулся, открывая дорогое сердечко?" — думал Темпест.

И сказал вслух, чуть хрипло:

— Что бы я дал за то, чтобы не быть женатым!

— Почему? — спросила Тото прямодушно.

— Потому что я хочу быть совсем свободным. Моя жена — мы не виделись уже десять лет — никогда не любила меня, а между тем я чувствую себя прикованным. Я хочу освободиться, теперь хочу.

В маленькой комнате совсем стемнело, только красное пламя печки освещало небольшое пространство. Скуик продолжала спать.

Тото слегка шевельнулась, и ее опущенная рука случайно коснулась руки Ника. Он сжал ее в своей.

— Какая вы холодная!

Он сжимал ее руку, положив ее себе на грудь, и рука Тото в этом теплом убежище ощущала, как сильно и быстро бьется его сердце. И вся она вдруг потянулась к нему в ответ. Кончики пальцев Ника, казалось, излучали волшебный ток, который пронизывал ее всю насквозь; кругом плыл золотой туман, и сквозь этот туман она услыхала его голос:

— Тото!

Она подняла голову; ее прерывистое, взволнованное дыхание коснулось губ Ника и разом сломило его самообладание.

Тото чувствовала его губы на своих губах и прижималась к нему, дрожа, пока, повинуясь какому-то импульсу, который обжег ее, как огнем, не обхватила наклоненную голову Ника и не прижала ее еще крепче.

Поцелуи его делали больно, но боль эта была сладка ей. Она и в мечтах не представляла себе, что бывают такие поцелуи; с каждым из них — нежным, томящим, — казалось, уходила из нее жизнь.

Наконец, Ник поднял голову. Тото лежала в его объятиях, измученная, дрожащая. Она прошептала едва слышно:

— Так вот что такое поцелуй!

Темпест приник щекой к ее шелковистым волосам.

— О Боже, как ты хороша, как я люблю тебя! Тото, послушай, я освобожусь, и, когда я буду свободен, мы обвенчаемся. Полгода — за полгода можно добиться развода, а пока я останусь здесь, и мы будем видеться каждый день. С первого же дня, как я увидел тебя, — там, в Копенгагене, в итальянском ресторане, — я не мог забыть тебя, ни на минуту не мог отогнать мыслей о тебе. Я не поехал в Париж — побоялся, и здесь случайно встретил тебя. Скажи, скажи словами — ты любишь?

Тото попробовала обнять его.

— Не хватает рук, — улыбаясь, шепнула она. — Сказать? Не знаю, могу ли… мне просто все время хотелось видеть вас. Вы не ехали, и я решила, что вы забыли меня. Но вчера… с первой минуты, как мы увидели друг друга… я поняла: нет, он не забыл. Вы стояли передо мной, а меня тянуло, тянуло к вам… совсем как магнитом. Если бы вы не пришли сюда, я сама пошла бы к вам. А сегодня за чаем, когда вы смотрели на меня, когда один раз случайно дотронулись до моей руки — я вся затрепетала. И это было так сладко. Меня била дрожь. Мне казалось, что даже голос мой изменился, и я боялась, как бы вы не заметили… А вы, Ник… вы знаете тоже этот трепет?..

Ник чуть улыбнулся, незаметно для нее.

— да, я знаю этот трепет, — уверил он ее. — Сказать кое-что? Еще несколько месяцев тому назад меня в дрожь бросало от одной вещи — от того, как дрожал иногда твой крошечный милый подбородочек.

— Никогда не думала, что мужчины замечают такие пустяки!

Он снова засмеялся.

— О, сколько я мог бы рассказать тебе о тебе самой, сколько я подметил всяких мелких черточек…

— Ну, расскажи… пожалуйста…

— А что мне за это будет? Что я получу?

— Всю меня, милый. Я теперь твоя!

"Всю меня!" — пропело у Темпеста в душе. Глаза его нежно вспыхнули.

— Вот… когда ты встревожена, нижняя губка становится ужасно взрослой и серьезной! А как широко-широко ты раскрываешь свои зеленые глазки, когда улыбаешься! Как приглаживаешь волосы, не сгибая ладони! Как обрызгиваешь духами свои крошечные милые ушки! Бэби, кто научил тебя этому?

— Никто. Я обрызгиваю и шею, а когда настроена очень смело или жду гостей — и верхнюю губу под носом!

— Да неужели, скажите пожалуйста! Теперь скажи, что ты подметила у меня?

— Иногда, в солнечные дни, я замечала ту полоску, на которой останавливается бритва. И такой же золотой пушок видела на руках, под манжетами. И мне тогда ужасно хотелось сделать вот так, — она неожиданно ущипнула Ника за руку, — но я боялась, что ты будешь шокирован! И сколько раз я следила за тем, как ты представлял какие-нибудь вещи: у тебя такие удивительные руки…