Ты и я - [15]

Верона негромко засмеялась.

— Сыро на улице, сыро и здесь! — проговорила она своим очаровательным голосом. Смех заглушил поцелуи — по одному на каждую щеку Тото. — Так вот она — Тото!

Гибкая рука в очень длинной белой перчатке отодвинула Тото, чтобы удобнее было ее разглядеть.

— И какая высокая! Когда мы расставались, ты была ростом в два фута, но волосы вились уже тогда. Говорят, это выходит из моды. Нам придется съездить в Париж, чтобы привести себя в должный вид. Карди, где Риверс?

— Я здесь, леди… мадам, — раздался спокойный голос, и из-за горы картонок, саквояжей, подушек появилась очень маленькая женщина. Она отозвалась на зов своей госпожи, но смотрела она на Тото и тотчас обратилась к ней, то сжимая, то разжимая руки:

— Вы не помните меня, мисс… разумеется, можно ли предполагать…

— Ну, конечно, мисс Гревилль не помнит вас, Риверс! — легко бросила Верона. — Вот глупая! С чего бы…

— Да, конечно, ле… мадам, — покорно зашептала Риверс.

— Вовсе нет, я помню! — воскликнула внезапно Тото. — Вы носили маленькие черные шелковые передники и. подсаживали меня к дэдди на кровать и…

— Полный семейный ансамбль, в таком случае, — колко сказала Верона. — Однако я до смерти хочу поскорее принять ванну с растиранием. Карди, распорядись, Бога ради, чтобы подали коктейля. Я словно насквозь прошла дождем! В сырой летний вечер хорошо только дома или… в ресторане. А все эти отели я не выношу. Настроение у меня падает с каждой минутой. Пусть здесь сейчас же разведут огонь; если мы и сжаримся, зато станет повеселей!..

— Разумеется, разумеется, голубка, — с энтузиазмом согласился Карди. — Сию минуту. Но ты не простудилась, нет?

Он заботливо обнял рукой гибкую фигуру в белом манто с соболиным воротником и, охваченный тревогой, торопливо бросил через плечо:

— Позвоните кто-нибудь, чтоб пришел кельнер, пожалуйста.

Тото позвонила. Риверс успела уже исчезнуть в соседней комнате, а Скуик решила до обеда не появляться.

Вошел кельнер, и Карди приказал подать коктейли.

— Мартини с капелькой абсента.

Оказалось, что в отеле мартини с абсентом не имеется.

— Какие глупости, конечно, все это есть, — крикнула Верона. — Ты спустись, присмотри сам, Карди!

Карди вышел, и Верона медленно проследовала в соседнюю комнату, где Риверс, стоя на коленях, терпеливо раздувала огонь.

Тото остановилась на пороге, не зная — идти ли ей за матерью, оставаться ли в гостиной или бежать к Скуик.

Верона обернулась и увидела ее.

— Зайди, милочка, если хочешь, но я сейчас буду принимать ванну, так что, пожалуй…

— Я вернусь… к обеду… позже… — поспешила сказать Тото, — В дверях она столкнулась с Карди.

— Алло! — воскликнул он, улыбнулся и прошел мимо. Секунду спустя к Тото донесся его и Вероны смех, тот низкий, грудной смех, который говорит о любви и о близости и исключает весь остальной мир. Дверь резко захлопнулась.

Вся жизнь вскоре свелась к захлопывающимся дверям; захлопывались они всегда очень учтиво, но Тото неизменно оставалась по ту сторону их.

В первый вечер Карди зашел к ней в комнату, посидел у нее на кровати, и Тото сказала то, что — она была в этом уверена — ему так хотелось слышать от нее:

— Как мама хороша!

— Хороша, клянусь Юпитером! — оживленно воскликнул Карди, покрывая рукой ручку Тото. — Мы славно заживем теперь втроем.

Славное житье началось с того, что Верона возненавидела отель и пожелала снять виллу в окрестностях города, пониже, вблизи итальянского ресторана. Карди уже несколько дней метался, разыскивая подходящий дом, когда Верона, проезжая, увидала Strandnaes — виллу с садом, спускавшимся к самому берегу, и с верандой, которую Верона признала "сносной" после того, как ее притенили маркизами в белых и оранжевых полосах и расставили по углам вазы с цветами.

Чарльз Треверс и Бобби явились засвидетельствовать свое почтение, и — увы, молодость непостоянна! — Бобби, который был шокирован браком Карди, Бобби, который уверял Тото, что лишь бессердечная женщина может так быстро снова выйти замуж, Бобби чуть ли не с первой минуты стал рабом и поклонником Вероны.

И тотчас проявилась та беспечная жестокость, то раздражение, с каким юноша относится к предмету своей прежней любви после того, как любовь миновала.

Тото никогда не питала к Бобби никакой привязанности, но он был постоянно под рукой — хотела ли она играть в теннис, купаться или танцевать, — а сейчас он, видимо, лишь стремился возить Верону в автомобиле, куда бы ей ни вздумалось ехать, играть для нее на рояле, что бы ей ни вздумалось слушать, и понукать Тото, чтобы она с таким же рвением и восторгом ловила малейшие желания Вероны.

Карди явно блаженствовал. Он любил той любовью, которая всегда обезволивает, а потому всегда безмятежна.

Верона во всех случаях решала за двоих, и Карди находил, что с ее стороны божественно хорошо брать на себя этот труд.

Бывали случайные, очень радостные, чудесные вечера, когда Бобби и Чарльз обедали у них, и после обеда Бобби играл, а Верона пела; пение ее нельзя было слушать равнодушно — голос у нее был из тех, что манит и обещает; когда она пела, казалось, что ей открыты все глубины горестей, доступны все радости и страсти; на самом же деле тут был только превосходный инструмент и мастерское уменье его обладательницы владеть им.