Ты, главное, пиши о любви - [67]

Марина, у нас сумасшедший дом! Прибыли дикобразы, трещат своими иголками… На голове попугаи, внизу, в общих комнатах, по нам скачет рысенок, еноты в ожидании еды, завидев меня на расстоянии, начинают вместе раскачиваться вдоль сетки вольера из стороны в сторону, как увлеченные игрой пианисты: их передние лапы синхронно движутся вправо-влево.

А белые ночи и белые дни летят. Солнечные, суматошные, цветущие. Лето, состоящее из клеток, поддонов, совков, меняющихся мисок. Ирмушка нежится на солнцепеке и разомлевшими лапами толкает меня, мол, «погладь, погладь». Знает, что мне приятно гладить прогретого на солнце – с солнечными, светящимися усами – волка.

Давно уже, очень давно хотела вам написать про голубянок. Я их много встречала на пути, на проселочных полевых дорогах. Шагнешь, а из-под ног – голубянки, шагнешь – и ворох бабочек из-под сандалий! А рядом и другие бабочки – красные. Кирпично-красные и черные с красными точками. Да какие красивые названия у них! Червонец пламенный, червонец огненный, малинница, березовый зефир. Они садятся на обувь и на руки, над каждой ногой – вихрь бабочек. Я вам об этом писала раньше.

А сколько я их вытряхивала из брюк, только представьте, этих же голубянок! Искупнешься, штаны наденешь, и так, вытряхивая бабочек из штанов, идешь. Но главное, главное ведь, Марина, не в этом! Вечером в полях тишина, солнце уже садится, жара спадает, и бабочки спят на верхушках трав. Заденешь рукой траву, и тысячи бабочек вьются и оставляют за тобой трепещущий васильковый след.

Вы спрашивали, ощущаю ли я, как у нас внутри – растворены друг в друге пространство и время, детство, старость, рожденье и вспышка сверхновой, солнце и расширяющаяся вселенная, как все это заливает невыносимый ослепительный свет ЛЮБВИ? И что – не только анатомия, но и астрономия описывает нас?

Не знаю, пошли тут гулять с Вероникой, недалеко большое озеро, но в нем никто не купается, илистое дно, ямы. Я вам уже писала о нем, мы осенью видели над ним стаю диких гусей. А сейчас шли с другой стороны, где раньше не были, там тоже высокий берег и, знаете, Марин, любимая наша северо-западная земля – плотный слой мха и лишайника (именно плотный, на песке), с разводами, где у лишайников и мхов разный цвет, и все в чабреце и в низкорослых песчаных травах, сухие уже под соснами маслята и сладчайшая полевая клубника (сладчайшая!). Земля на ощупь сухая – песок, чабрец, мох потрескивает под ногами. Берег и синяя, синяя вода. Вероника собирала грибы, а я сидела. На земле, на песке, на чабреце. И это был очень хороший вечер. Когда под ногами, под сандалиями – чабрец, чабрец, чабрец, богородская трава, так его еще называют.

Мне кажется, может, я ошибаюсь? Но в тот момент я почувствовала – о чем вы спросили у меня, о чем вы и в книжках своих говорите, и в письмах, и просто когда мы гуляли, на миг – а почувствовала.

Теперь о Любви. Про любовь к нашему зоопарку психоневрологических и наркологических диспансеров я писала, но есть и еще одна любовь: сегодня (и это не первый раз) принимали слепых и слабовидящих. Слепые нас тоже любят. А мы даем им – ощупью – представить-потрогать лося, косулю, волка.

Проносится лето, только с высоты Гаммы или рядышком с Ирмой и успеваю замечать. С Гаммы вижу васильки и ромашки, с Ирмой – лисички и овраги. Дни летят, а я никогда не думала, что буду жить в зоопарке. Так день за днем. Утро вроде бы одинаковое, те же заботы, но животные ждут и откликаются. Это, конечно, утешает. Все-таки осенью мне тридцать семь. Но какие-то успехи есть: я вырастила волчицу (большая часть моей жизни), аиста, гуся, осоеда, ращу лисенка. Ненамного отстала от Экзюпери (с лисенком), от Фарли Моуэта (с волком) и от Конрада Лоренца (с гусем).

При этом отдаю себе отчет, что так же важно для меня быть рядом с животными, как все-таки о них и написать. Давно я вам ничего не присылала, Марин. Но какая-то неведомая никому работа шла во мне. Купила себе новый простой, хороший фотоаппарат, а то прежние разгрызла Ирма.

Впечатлений много, но ведь я ношусь здесь со всеми зверями, как дикобраз, гремя иголками. Иногда нет сил и книжку открыть – сплю. А встаю рано – с петухами! (Черт бы их побрал!) Помощники, все очень много пьющие, перенимают у Вероники с Андреем звериный сленг. Так, собираясь к стоматологу, наша помощница Света сказала, вот, мол, иду лечить бивни.

А у нас осень, осень, осень. День разделен, как зебра, полосами: полоса солнца – дождь. Облака, синие могучие тучи, радуга, небо в ожидании журавлей. Вася (лис) – подосиновик, яркий, мягкий, освещенный солнцем на закате. Мышкует, копает личинки муравьев, пытается налету ловить стрекоз, роет норы, обожает их рыть, ловит бабочек, кузнечиков, мотыльков. Из травы (а трава высокая) скачет и тянет голову в мою сторону: где я? Понимаю, что четырехмесячному лисенку я не товарищ – годы мои уже не те. Не могу так скакать и прыгать. Падаю на прогулках с Ирмой, и тогда – нежный, встревоженно-внимательный взгляд волка над моей головой.

Вчера летели первые гуси: клин, клин, клин. Летели мощно, во всю ширь неба, вечером. Дни сейчас в основном туманные, и мгла. Темнеет рано, темное небо и по нему широкой такой дугой летели гуси поздно. Почти каждый день дожди. В лесу все в листьях. Ночью дождь стучит по окну, и ветки тоже. Хочется, как гусь, спрятать голову под крыло и думать. В дождливую погоду все гуси так сидят, упрятав клюв под крыло, как волки кончики хвоста к носу.