Ты его не знаешь - [64]

На стопке бумаг лежала книга в твердом переплете. Сначала я лишь мельком глянула на обложку, но тут же снова, уже внимательней, присмотрелась к ней. Книга оказалась на немецком, прочесть название я не могла. Так, с книжкой в руках, уставившись на обложку, я и стояла, когда вернулся Кэрролл.

— Интересуетесь топологией?

— Не совсем. Но вот этот символ на обложке я узнала.

— Да, двойной тор. — Кэрролл взял у меня книгу и положил на место. — Это новинка, сегодня прислали на рецензию. Кажется, я в соавторстве с этим господином лет двадцать назад что-то такое написал, и вот с утра ломаю себе голову, а вспомнить, кто он такой, вообразите, не могу. Совсем память отшибло! Вот что бывает, когда тебе перевалит за семьдесят. А известно ли вам, что нижняя мантия Земли движется по руслу в форме двойного тора?

Я покачала головой.

— И это очень правильно, только я запамятовал — почему. Скоро собственное имя позабуду! Дженна, дочка моя, недавно посадила меня на женьшеневую диету, только пока улучшения что-то не видно. — Кэрролл усмехнулся и опустился на рабочее кресло, скрестив ноги и сложив на коленях руки. Кожа у него на руках была совсем молодой — гладкой и чистой. — Сделайте милость, садитесь. По телефону вы сказали, что хотели поговорить о Питере Мак-Коннеле. Повторюсь: вряд ли смогу быть вам чем-нибудь полезен. Я не видел его больше десяти лет.

— А меня скорее интересует, каким он был прежде.

— Каким он был?

— Вопрос нескромный, но я слышала, что у Мак-Коннела… — Запнувшись, я бросила взгляд на фотоснимок Кэрролла и Мак-Коннела: как бы поделикатней выразиться?

— Да? — Кэрролл подался вперед.

— Мне говорили, у него были… приятельницы.

Нахмурившись, Кэрролл откинулся на спинку стула.

— Кто вам такое сказал?

— Бывший ваш студент, Стив Стрэчмен.

— Стрэчмен, — с явной неприязнью повторил он.

Я ждала.

— Что ж. Питер был весьма красив. Очень обаятелен. Слов нет, женщины его жаловали. Но «приятельниц» что-то не припомню. Только ваша сестра. По чести сказать, я был рад их дружбе. Его жена всегда казалась мне слишком амбициозной, ее больше волновало, кем он может стать, чем сам Питер.

— Кем он может стать?

— Именно. По-моему, ее совершенно не интересовала сфера его деятельности — занимайся он хоть наукой, хоть литературой, ей все равно. Питер никогда слова худого не говорил о Маргарет, но однажды в доверительной беседе поведал мне, что та комплексует из-за собственной необразованности — она какое-то время проучилась в колледже, но не преуспела, — вот и решила заполучить родительское прощение, выскочив замуж за ученого. Подозреваю, это выводило его из равновесия — мысль, что он не оправдает ее ожиданий. Естественно, узнав про Лилу, Маргарет пришла в бешенство. Чем только она ему не грозила, но Питер не принимал ее всерьез. Я посоветовал ему отнестись к угрозам жены с большим вниманием, однако Питер заверил, что это пустые слова, не более.

Теперь уже я подалась вперед:

— Она ему угрожала? Чем?

— Обещала устроить скандал на факультете. Говорила, что, мол, лично потолкует с Лилой. Что уйдет от него и заберет Томаса. Но Питер знал, что все это только для вида. У Маргарет духу не хватило бы вернуться к родителям ни с чем. Несмотря на вполне простительную обиду, она твердо знала, что ей нужно в этой жизни, — престиж, главным образом. А Питер, по ее разумению, мог ей предоставить желаемое.

— Примерно так Мак-Коннел мне ее и описывал.

— Вы с ним говорили?

— Да.

Кэрролл выпрямил ноги. На правой ноге у него был синий носок, а на левой — светло-коричневый.

— Когда?

— Месяц назад. В Никарагуа.

— А мне и словом не обмолвился, — пробормотал Кэррол себе под нос.

— Вы тоже говорили с ним?

— Не то чтобы говорили… Мы переписываемся.

— Но вы же сказали…

— Сказал, да. Все верно, я действительно не видел его десять лет. Но это не значит, что мы не общаемся. Вы должны понять мое желание оберегать его. Некоторым образом, я чувствую себя в ответе за его трагедию.

— Вы? Но почему?

— Справедливости ради надо признать — я поощрял отношения Питера и Лилы. Совершенные спутники жизни так же редки, как совершенные числа. Лично мне повезло: свою половинку я встретил еще в ранней молодости, и у меня хватило ума сразу жениться. А у Маргарет и Питера не было ничего общего, да и любви настоящей не было. Другое дело — Лила. Стоило мне узнать ее поближе, как я понял: они созданы друг для друга.

— Вы знали мою сестру? — ошарашенно спросила я.

— Да, Питер нас познакомил. Хотел, чтобы она была рядом, когда он объявит мне об их решении взяться за Гольдбаха. Догадывался, что я разволнуюсь. Не знаю, что вам известно об этой гипотезе…

— Только то, что рассказывала Лила. Гипотеза была сформулирована в 1742 году и завела в тупик многие великие умы. «Любое четное число не меньше четырех можно представить в виде суммы двух простых чисел». Так?

— Совершенно верно. Любой математик может свихнуться, отдавшись одной-единственной недостижимой цели. Возьмем, к примеру, Луи де Бранжа[64] и гипотезу Римана. Как и гипотеза Гольдбаха, а до недавнего времени и теорема Ферма, гипотеза Римана считается одной из сложнейших среди нерешенных задач. Де Бранж работал над ней двадцать пять лет и в 2004 году опубликовал свое доказательство в Интернете. Но, надо отметить, мало кто обратил на него внимание, и коллегам еще предстоит оценить данную работу. И что удивительно: де Бранж не какой-нибудь выскочка, в восьмидесятых он доказал гипотезу Бибербаха — достижение немалой важности; доказательство, однако, было встречено с большой долей скепсиса — как и нынешнее доказательство гипотезы Римана. Уж очень всем хотелось, чтобы де Бранж оказался не прав. Но вообразите — он победил! В случае же с гипотезой Римана сложность в том, что де Бранж использовал математические средства, которыми в мире владеют считанные единицы, — спектральной теорией, например, — так что собрать для проверки доказательства компетентную комиссию будет весьма непросто. К тому же в 1964 году де Бранж уже заявлял, что у него, дескать, имеется доказательство существования инвариантных подпространств для непрерывных преобразований в гильбертовом пространстве. Однако сие не подтвердилось, и он дорого поплатился за свою ошибку — его репутация серьезно пострадала. У математиков, к худу ли, к добру ли, хорошая память. Сейчас де Бранжу далеко за семьдесят. Должен признать, я за него болею, хотя бы потому, что с удовольствием посмотрел бы, как он докажет целому свету, что и старикам по силам великие достижения. — Кэрролл усмехнулся. — Вы уж меня простите. Отречься от роли профессора математики не так-то просто. Это у нас в крови, знаете ли. Прав был Пуанкаре — математиками рождаются, а не становятся.