Твоя воля, Господи - [4]

Федот рассказы и о самом машинисте — Дмитрии Петровиче Жлобе — и остался доволен. В хороших руках парень.

И вот теперь все трое братьев воюют. Изредка пишут матери в станицу. Матрена Яковлевна, так и не научившись за всю свою жизнь ни читать, ни писать, шла с письмом к грамотному человеку, не переставая удивляться всякий раз, когда ей говорили, что это письмо от Игната, от Федота, от Ефима, а она это знала с самого начала, едва получив его.

Военная судьба вначале щадила Игната. Он был храбрым человеком. Храбрым, но не лихим. Храбрость в нем уживалась со спокойствием, размеренностью, какой‑то хозяйственной основательностью. Он воевал, как работал — быстро, споро, без трескотни. По тем временам он был уже не так молод, ему было 24. Не мог же он вести себя как зеленый новобранец, который за лихостью пытается скрыть страх.

Получил Игнат на войне полный Георгиевский бант и гордился им до конца своей жизни. Гордился тогда, когда это было не принято, даже не безопасно, когда все «царские» ордена были упреком лояльности. Он знал, что его солдатский бант добыт кровью в честном бою. Крови той пролил Игнат немало, особенно в последнем своем бою, когда его, раненного в грудь пулей навылет, с раздробленным левым коленом, товарищи сочли убитым, а подобрали немцы. Может награды привлекли их внимание, и даже враг не остался равнодушным к храброму противнику, может еще что ими руководило, но доставили Худолея в лазарет и лечили. А когда посчитали, что уже достаточно вылечили, хотя он был еще очень слаб, кашлял и остался с тех пор хромым, отправили с другими пленными в глубь Германии.

Не додумались тогда еще немцы до концлагерей, но плен всегда горек. И все же сквозь эту горечь, сквозь голод и чахотку, которая тогда уже начала постепенно точить его силы, он не переставал все замечать, всему учиться, прежде всего, — рациональному хозяйствованию, надеясь когда‑нибудь применить это у себя дома. Он представлял себе, когда на Кубани бедняки получат землю, они организуют такие же вот образцовые хозяйства, так же будут расчетливо использовать каждый клочок земли, так же умело разводить скот, красивые культурные сады, научатся орошать землю, где сухо, и осушат там, где сыро. В каждом доме будет холодильник. Ох и поразила же эта машина Худолея в Германии! Ему ли, южанину, не знать пользы от этой умной вещи?

Работа у богатого хозяина в качестве механика, определенное доверие и уважение к человеку, который быстро обучился языку, понимал в технике, был очень аккуратен и педантичен, наконец, хромота его и плохое здоровье, исключавшие возможность побега, давали Игнату возможность почти свободно ходить в маленьком городке в Пруссии, куда занесла его судьба. Он видел то же, что и в Питере, и в Ростове, и у себя в Павловке — те же богатые и бедные, те же хозяева и рабы. Пусть более опрятные, умеющие искусно скрывать нищету, пусть не такие забитые и безграмотные, как его станичники, но все же рабы. Рабы этих налитых пивом краснорожих бауэров, спесивых господ. Тошно и здесь живется бедному.

Гнилая германская зима едва не стоила Игнату жизни. Он исхудал, начал харкать кровью. Он теперь почти не вставал и, просыпаясь утром, суеверно ощупывал грудь. На месте ли кресты? Он чувствовал конец и хотел умереть с наградами, что до этого прятал в укромном месте.

Не суждено ему было умереть в проклятой неметчине. Пленных обменивали. Попал в число обмениваемых с германской стороны, ни на что уже не годный, тяжко больной Георгиевсикй кавалер, инвалид Первой мировой Игнат Родионович Худолей, 26 лет. Те же его заслуги сослужили службу на Родине — его положили сразу в лазарет, и не простой лазарет, в Питере. Там хорошо лечили, кормили. Даже Великая княгиня туда наезжала.

Не долго отлеживался в лазарете Худолей. Скоро в старой солдатской шинели, с тощим сидором за плечами и удобной прочной палкой в руке, что сам сделал в Германии из засохшего грушевого дерева, пошел Игнат пополнять собой ряды питерских пролетариев. Имел он к тому времени высшее классовое образование, мир для него делился на два цвета — белый и черный. Для сына бывшего павловского шинкаря не стояло вопроса, по какую сторону баррикад ему быть. Он знал, чего он хочет, за что он будет бороться, знал, что не победить он не может, а потому обязательно победит. Он знал, он был уверен, что когда‑то для всех людей на земле будет очень хорошая жизнь, даже если всем его товарищам и ему тоже придется за это погибнуть.

Сейчас Игнат едет в Павловскую полпредом Революции. Он так же не очень высок ростом, но ладно, даже как‑то изящно скроен. А когда он стоит и не видно его хромоты, обращают на себя внимание блестящие синие глаза, густые пепельные волнистые волосы, яркий чахоточный румянец на суховатом лице с четкой формы орлиным носом. Он хорош собой и

скоро скажет старшая сестра Дуси Калинцевой, что так давно нравится Игнату, скажет, обсуждая его как кандидата в сестрины женихи,

— Да, хорош Игнат Худолей, красивый, умный, только жаль, что он сын прачки.

Вот как получается в жизни. Если бы в ту осеннюю ночь убили хозяина и сожгли подворье не иногороднего шинкаря Худолея, а иногороднего колесника Калинцева, может быть то же самое сказал бы о Дуне шинкарский сын Игнат. Но сейчас это только домыслы. Игнат знает, зачем он едет в Павловскую. Знают это и Федот с Ефимом, что возвращаются в родную станицу. Кто надеется, что новая власть через неделю рухнет, знают, как будет воевать за нее худолеево отродье.