Твоя Антарктида - [12]

А на пятую неделю Маринку уже тянуло в свой городок, и она с утра говорила об этом маме, но мама равнодушно пожимала плечами:

– Не торопись, успеешь.

И Маринка ждала и не могла дождаться, когда застучит колесами скорый поезд, унося ее на Север. Здесь, в деревеньке, все было временным и не своим, а вот там, в Матросске, была своя, постоянная, настоящая жизнь.

Она приезжала в городок на камнях, и все становилось на свои места. Вверху с жарким воющим свистом проносились реактивные истребители – рядом был аэродром. Иногда со стрекозиным стрекотом медленно пролетали смешные зеленые вертолеты и опускались куда-то за губу, за плоскую рыжую сопку. С причалов доносились пронзительные свистки военных судов, стук моторов и гудки подъемного крана; он, по словам соседского мальчишки Женьки, грузил на подводные лодки торпеды.

Все было в этом городке на своем месте.

Как-то раз Маринка копалась возле дома в песке и услыхала, как одна девочка с портфелем сказала другой:

– Это нашей Лидии Алексеевны дочка.

– А ты откуда знаешь?

– Она в этом доме живет. И глянь на глаза девчонки – точь-в-точь.

Маринка улыбнулась. Это очень хорошо, что она похожа на маму. Наверно, ученицы ее. Разглядели! Соседка по квартире, тетя Маша, тоже говорила, что Маринка – вылитая мама. А когда как-то вечером мама показала соседке свои фотографии, где она была снята ребенком, тетя Маша рассмеялась. Она перевела взгляд с карточки на Маринку и обратно и покачала головой:

– Ну как две капли…

Одно только беспокоило Маринку: будет ли она такая, как мама, когда вырастет большой? Вряд ли… Мама удивительная! Она взлетала на третий этаж и сбегала вниз так быстро, что Маринке казалось, что она, как Женька, съезжает на перилах. Однажды, чтоб проверить, так ли это, Маринка приоткрыла дверь и глянула на лестницу: нет, мама сбегала по ступенькам. Все, что она делала, она делала легко и быстро, с каким-то веселым удовольствием. Вернувшись из школы, она целыми днями сновала по комнате: готовила обед, стирала, штопала, ставила в тетрадках красным карандашом пятерки и двойки…

И всегда все успевала. Иногда она уходила с Маринкой в Дом офицеров. По узкой, полутемной лесенке они спускались в плавательный бассейн. В нем даже зимой была теплая вода. Мама переодевалась в кабине и выходила совсем не похожая на себя: в резиновой шапочке и синем купальнике.

Во всем гарнизоне только три женщины занимались в секции плавания, а мужчин – человек пятьдесят, поэтому-то времени женщинам отводили маловато.

Мама вскакивала на тумбу и, выбросив вперед руки, ныряла. Маринка следила, как в прозрачной воде двигаются ее ноги и руки, смуглые и сильные; как мама, разрезая синей шапочкой воду, мчится вперед и маленькие волны плещутся о стенки бассейна. Потом мама вылезала из воды, упруго подпрыгивала на холодном цементном полу, и с ее локтей, ушей и носа капало, а по плечам и крепким круглым рукам текли ручейки, и все тело мгновенно покрывалось зябкими пупырышками. Она хлопала себя по бокам, кричала что-то подругам – негромкий голос ее гремел под низкими сводами бассейна – и снова бросалась в воду.

Но это еще не все, что умела делать мама.

Когда перед Первым мая в Доме офицеров был объявлен конкурс на лучший пирог, мама испекла такой, что сам контр-адмирал, входивший в жюри конкурса, пробуя пирог, смачно причмокивал языком, и жюри единогласно присудило маме первый приз. С тех пор в шкафу у них висит на металлических плечиках призовое платье, темно-синее, блестящее, со сборками.

Но больше всего мама любила ходить в ярко-сером с голубой искрой костюме. Подстригалась она коротко, и, когда ходила, густые белокурые волосы ее так и кипели на ветру. Она взбегала на третий этаж и, не переведя дыхания, могла тут же со смехом рассказать тете Маше, как капитан второго ранга Андреев гнался по улице Матросска за козой, решившей полакомиться листвой высаженных у тротуаров полярных березок. И глаза у мамы блестели, отражая солнце, небо и море.

Однажды Маринка подслушала, как отец сказал маме:

– Взял бы я тебя на лодку. Штурманом стала бы. Легко бы обучил: ты сообразительная. Да не берут в подводные силы женщин. Не женское это дело.

– Хоть в поход прихватил бы когда-нибудь, – попросила мама, – поваром пошла бы. Не пожалели б!

– Нельзя. Не разрешат.

– Эх вы, мужики! – сказала мама, поправляя у зеркала волосы. – Тираны вы все, как один, и на земле, и на воде! А теперь, оказывается, и под водой.

Отец на это заметил:

– Дай вашему брату волю – рад не будешь.

И при этом состроил такую безнадежно-мученическую гримасу, что мама, вскинув голову, начала хохотать.

И все говорят, что она и Маринка очень похожи. А тетя Маша прямо сказала: «Как две капли…» За это Маринка еще больше полюбила ее, и даже ее сын Женька, непоседливый и крикливый, с исцарапанными руками, в растерзанной и перепачканной одежде, стал приятен ей. Он вечно что-то мастерил. Чаще ломал. Взявшись однажды починить свой велосипед, он только искривил колесо и погнул спицы; пытаясь прикрепить отвалившуюся фару детского самосвала, повредил заводной механизм. Он задирал Маринку, целыми днями стучал молотком и мешал ей спать, но теперь она прощала ему все.