Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз… - [2]

Аура, возникающая при чтении трудов Н. Эйдельмана, мир, где мы взаимодействуем с его героями, ещё ждут своих исследователей. Но всякое соприкосновение с его творчеством открывает ясные основания, на которых возводится этот мир и которые способствуют появлению этой особой ауры. Одно из первых таких начал — решительное творческое неприятие доктрины «История есть политика, опрокинутая в прошлое». «Мы обязаны рассуждать исторически, а не опрокидывать чувства XX века в позапрошлое столетие»,— прочитаем в книге, с которой сейчас познакомимся. В полемическом выпаде отметим, может быть и непроизвольную, замену «политики» («политика, опрокинутая») «чувствами». Но появляется уверенность, что мы вправе и в силах сделать это, то есть рассуждать и чувствовать как современники тех исторических событий, потому что «многое, очень многое, начавшееся 200—250 лет назад, завершается или продолжается сегодня». Мы вправе и в силах, оставаясь людьми сегодняшними, со-мыслить и со-чувствовать «тем прямым предкам, которые в 1700-х годах, так же как и мы, радовались солнцу и лесу, любили детей, были потомков не глупее, мечтали о лучшем, скорбели о невозможном…».

Материала для подкрепления заранее намеченной точки зрения всегда хватит. Конечно, Н. Эйдельман (чего он и не отрицал) не был холодно беспристрастен в отборе материала. Этот процесс для него был прежде всего возможностью погрузиться мыслями и чувствами в то прошлое, о котором он собирался писать, постигая — при сегодняшних оценках — роковую связь событий, но не такой, какой видится она сегодня, а такой, какой представлялась современникам. А для этого необходимо пользоваться материалом во всей его полноте, не усекать и не подправлять его, когда он не умещается в заготовленную схему. Н. Эйдельман писал: «Мы можем сделать прошлому выговор, возмутиться им, но никак не можем сделать одного: отменить то, что было… Можно, конечно, умолчать о неприятных фактах, воспоминаниях; однако умолчание — это мина под тем, что произнесено, мина, грозящая взорвать то, что рассказано…»

Творческая сила Н. Эйдельмана и сила его творчества именно в том, что он не умалчивает о противоречивом, бесстрашно сталкивает, сопрягает его, создаёт живую, достоверную сущность. Труды Н. Эйдельмана не чёрно-белые чертежи, а живописные полотна со сложными сочетаниями цвета, полутонов, оттенков, света и тени, где живописец, прежде чем положить на холст нужный мазок, подчас смешивает на палитре самые разнообразные краски. Эффект, случается, не отвечает ожиданиям зрителя (читателя!). За то и любезен сердцу историка Эйдельмана историк Щербатов, что предстаёт в трудах своих мыслителем, «не „подгоняющим ответ“ задачи, а выставляющим живые противоречия живой жизни».

Всего 14 дней «Твоего восемнадцатого века», казалось бы, изначально открывают перед автором возможности весьма произвольного самоограничения и в отборе материала, и в том, что предполагает он, используя этот материал, поведать читателю. Но замысел, движение творческой мысли Н. Эйдельмана как раз совершенно противоположны: для него любой из выбранных дней «тянет за собой целое столетие», заполнен людьми, «которые живут, действуют, пишут, разговаривают, нам загадывают загадки»; их жизнь, поступки, слова, написанные и произнесённые, имеют многообразные, подчас неожиданные последствия для их собственных судеб и для судеб других людей, страны, мира — исторических судеб. И подтверждают это слова Н. Эйдельмана, сказанные в конце книги об «апостоле Сергее», о Муравьёве-Апостоле: «Что же касается других явлений, исторических, так или иначе связанных с тем, что он хотел, за что сражался и умер, то их число, вероятно, бесконечно, потому что история продолжается, и те 10880 дней, что прожил герой этой книги, вступали и вступают в бесконечные сцепления с тысячами и миллионами других дней, других жизней».

Один день в книгах Н. Эйдельмана — непременно день исторический: захватывая в себя прошлое и устремляясь в будущее, любой день в его книгах становится пространством и временем истории.

«В Париже 14 июля 1789-го чернь штурмует Бастилию — на берегу Ржавки Миша Лунин гарцует на палочке и учит первые английские слова. Какая связь? Что общего, кроме цепи времён?» — читаем в «Твоём восемнадцатом веке» (глава «1793 года апреля 28 дня»). И дальше: «Громадные армии французской революции шагают по дорогам Европы; одинокий помещичий возок ползёт между тамбовскою Ржавкою и Невой: трагическое пересечение двух кривых — не скоро, но неизбежно».

Одна из глав книги («9 августа 1789 года») открывается словами: «В этот день ничего особенного в российской земле не происходило…» Интонация усмешливая: в чём Н. Эйдельман совершенно убеждён, так именно в том, что пустых дней в историческом времени не бывает, как не бывает событий «не особенных»,— если и кажутся таковыми, то немедля перестают таковыми быть, едва находится им место в цепи времён, цепи причин и следствий: «И пока ещё Яковлевы, предки Герцена, пригоняют лодку крестьян для продажи, Иван Петрович Чаадаев и Николай Михайлович Лунин не подозревают, сколь примечательные они дяди, а Осип Абрамович Ганнибал отнюдь не ощущает себя знаменитейшим из дедов».